Владимир Кузнецов - Темные (сборник)

Кажется, это называется «ребрендинг».

Агенты из моего бывшего офиса.

Они колесят в фургонах по городу и стирают жар-птицу из истории. Снимают рекламу нашей компании с билбордов. Вынимают плакаты из пил-ларов. Перекрашивают призматроны и утилизируют рекламные щиты. Вместе с ними меняют вывески и салоны связи, перепечатывают буклеты, удаляют следы старого бренда из Сети.

Я вижу мертвых плюшевых уродцев.

У них красные поролоновые брюшки, синие обрубки крыльев и сломанные, свалявшиеся хвосты, раззявленные клювы. Их вывороченные тела свозят со всех концов города. Травля продолжается до сих пор. Я знаю: меня ищут и обязательно найдут. Я мешаю компании двигать товары под новым именем. Мой образ создает путаницу на улицах: я – ненужное напоминание о ненужной вещи. Торговые точки, мимо которых я прохожу, недополучают прибыль, потому что я искажаю поле и снижаю потребительский зуд на новинку.

Я наблюдаю за офисом с чердака соседнего здания.

Рядом мои друзья – десяток сизых голубей, ленивых и обтрепанных, парочка юрких воробьев; в вентиляционной шахте живет веселая семейка галок. Я рассказываю им свою историю, а они учат меня забиваться в дыры и вить гнезда, чтобы я мог затеряться. Они учат меня летать, чтобы я убрался отсюда, и отчаянно щебечут, когда я падаю и встаю, падаю и встаю, и даже младшие из птенцов косятся на меня иногда с испугом, иногда насмешливо, но они за меня, да-да, они за меня горой.

Они кружат надо мной, когда я убегаю от фургонов с агентами, когда я не успеваю укрыться, когда скитаюсь по городу, поджимаемый адскими псами; распушенные воробьи и голубоглазые галки все вьются, танцуют вокруг меня, тревожно пищат; голуби неуклюже семенят, подпрыгивая и курлыча; я бегу вслед за ними, а они за мной; тротуары, мостовые, парки, переулки, мимо серых столбов, которые когда-то были для меня людьми; я несусь, пока не собирается угрожающий вихрь птиц: синицы с желтыми животиками, серые вороны, бурые стрижи, поползни и ласточки, – и вся моя славная рать, кажется, упрямо ведет меня туда, где сходятся их магнитное поле и моя петлистая судьба; под нарастающий птичий грай я – колоссальная мягкая игрушка, запутавшаяся в абстрактных декорациях, – собираю куш.

Я нахожу Катю.

Я узнаю ее, несмотря на прошедшие годы, карапуза-сына и коляску и тучного солидного мужа, к которому сразу же проникаюсь ненавистью, – ведь на его месте должен быть я. Узнаю ее, невзирая на морщины, располневшую фигуру и чужие взрослые глаза. Окутанный своим крылатым духом, я вращаюсь во времени и понимаю всю ее жизнь насквозь.

Катя, муж, сыновья.

«Куш! Куш!» – щебечут мои друзья и подмигивают, склонив головы. Теперь они не переживают, что я не могу вить гнезда, и не сожалеют, что я не могу парить.

Я отражаюсь в тысяче птичьих глаз. Я прошу друзей оставить меня.

Я прощаюсь и машу им рукой.

Мне будет вас не хватать.

Прежде чем дело пойдет, я расскажу о двух вещах.

Я знаю, как готовить птицу с нуля. Надо выследить мужа моей Кати и умертвить. Этот город с бесчисленным множеством колодцев, закутков, переулков словно создан для тихого забоя. Раздеть тучное тело, уложить на картон. Пиджак и брюки повесить на выступ водостока, рубашку сложить на мусорный ящик, туфли – к стене. Это огромный солидный мужчина – он замечательно мне подходит. Режем брюхо и грудь: от волосатого пупка до бычьей шеи. Вынимаем змеиный клубок, пузыри с едой и желчью, розовые поршни, остывающий мотор, коричневый раздутый фильтр… Техника разделки костей нас не интересует.

Второе: я помню правильные слова Кати: «Уверенность в себе, позитивный настрой». У нее очень уверенный мужик. Наверняка успешный, многого добился. Он, хоть и раскинувшись на земле, все равно излучает силу. Я осматриваю края раны, взрезанной осколком стекла. Я долго ищу в теле эти качества, признаки «цельной личности», они укрыты не хуже моих потайных молний. Их трудно нащупывать до тех пор, пока не догадаешься взглянуть на лицо. О, теперь, когда я не во власти жар-птицы, я воспринимаю людей не как участников рынка, а как высокоорганизованных животных. Я различаю детали. Все потайные молнии с потрохами выдает лицо: грубость, самодурство, эгоизм. Я ликую: такие черты скрепляют надежнее стальной обшивки.

Я раздвигаю края раны и усаживаюсь внутри поудобнее.

Широкие кости таза – мое гнездо. Белеющие ребра – мой панцирь. Я мягок и без усилий укладываюсь в освободившиеся полости. Я тяну свою шею – выше, выше! – как пловец, на последнем издыхании поднимающийся с глубины; я ползу в тугом темном своде, невзначай теребя струны связок; я будто вскидываюсь и возвещаю о рассвете всему миру.