Татьяна и Дмитрий Зимины - Распыление 2. Полуостров сокровищ

– Убивают! Режут! Хулиганы зрения лишают!

Мы с Махой оживились.

На подоконнике, обернув лапки в белых носочках толстым, как полено, хвостом, сидел кот и лениво изучал нашу птичку.

– Че орешь, дурында? Не боись, сегодня я уже завтракал, – сказал кот и вальяжно спрыгнул на пол. Один глаз мурзика пылал неугасимым синим пламенем, другой был черен и пуст.

– О! Говорящий котик! – Маха плюхнулась на пол и запустила пальчики в шерсть. – Котик ты мой котик, тёпленький животик. Бархатная спинка, шелкова шерстинка… – кот затарахтел, как хорошо смазанный дизельный движок, подставляя под её руки пухлые хомячьи щеки.

Я закатил глаза. Нужно как-нибудь научить её различать магических животных. Наша птичка, например – безобидный вестник. Одушевленное письмо, ходячая энциклопедия. А вот бабкин кот…

– Мотя, на стол пора подавать, – строго напомнила старуха.

Дернув хвостом, котофей удалился, по пути ненавязчиво обтершись сначала о мои ноги, потом о ноги наставника. Ростом он был мне по колено. В холке.

– Поаккуратнее с ним, – предупредила Арина Родионовна. – Тот еще проказник.

По-моему, она его немного приревновала…

Я прыснул в кулак, чем заработал неодобрительный взгляд наставника.

Освежившись, мы наконец-то уселись пить чай. Чай у Арины Родионовны состоял из огромного пирога с осетриной, миски маринованных с луком груздей, вареной, исходящей паром, молодой картошечки, заправленной топленым маслом и посыпанной зеленым лучком, ватрушек с творогом и изюмом, халвы, двух видов меда – цветочного и гречишного, и морошкового варенья.

Распоряжался кот. Как заправский официант, он вкатил в комнату двухэтажную, нагруженную снедью, тележку, затем внес на вытянутых лапах раскаленный самовар. Споро расставил блюда, чашки, тарелки, разложил салфетки и приборы, обмахнул полотенцем табуретки и уселся рядом, скроив умильную рожу.

– Отведайте, гости дорогие, чего хозяйка послала, со мной переслала… И обо мне, служивом, не забудьте. Мур.

– Садись, коль не шутишь, – пригласил кота бвана. Тот проворно вскочил на табурет, и, придвинув ближайшую чашку, принялся наливать чай.

Птица Гамаюн, спрыгнувшая было на стол и уже цапнувшая ватрушку, ретировалась за печку и оттуда возмущенно закаркала:

– Эй, чего вы этого хищника за стол пускаете! Да он родную маму за пятачок на базаре продаст! Ему верить – себя не уважать…

– На маму наговаривать не позволю, – строго одернул ворону кот. – Я сирота. С тех пор, как дорогая родительница в осьмнадцатый раз замуж выскочили.

– Бедненький… – пожалела кота Маха, усаживаясь рядом. – А какой работящий! Не то, что некоторые, – она кинула уничтожающий взгляд на птицу Гамаюн.

– Я еще крестиком вышиваю, – потупился пушистый хвастун. – И на машинке… тоже… – Машка вовсю чесала ему шею.

– Тук, тук! Можно к вам? – на пороге материализовался старичок в косоворотке, лаптях и с румяной лысиной, по краям опушенной седыми волосками.

– Просим! – махнул рукой подобревший после вмазки бвана. – Будьте, как дома… Матвей, не сочтите за труд, поставьте гостю чашку.

Кот, приподняв одну бровь, зыркнул на стол и на скатерти материализовался новый чайный прибор. Красный, в крупный белый горох. Лумумба уважительно присвистнул, Машка взвизгнула от восторга. Я фыркнул и отвернулся, но тут же подумал, что становлюсь слишком похож на ворону, и сделал вид, что закашлялся.

– Просыпаюсь после дежурства, чувствую – русским духом запахло. Дай, думаю, зайду, узнаю у новых постояльцев: от дела лытают, или правду пытают… – тарахтел старичок, влезая на лавку между мной и Машкой. – Агасфер Моисеевич. – он протянул узкую, но крепкую ладошку сначала учителю, потом нам. – Можно деда Фира.

– А мы… – начала Маша.

– Слухами земля полнится, – отмахнулся дедок, вгрызаясь в здоровенный кус пирога, подсунутый котом. Зубы у него, кстати, были как у молодого. Здоровенные и белые, будто из Мейсенского фарфора.

– А откуда? – не выдержал я. – Вот и Арина Родионовна…

Дедок, осторожно дуя на горячий чай, только флегматично пожал плечами.

– Хозяйка пасьянс раскладывала, – пояснил кот, а потом многозначительно покосился на бвану и процитировал: – "И Придет Сатана: ликом черен и прекрасен".

– Согласно книге пророка Захарии, – высунулась из-за печки неугомонная птица Гамаюн, – Сатана выступает обвинителем на небесном суде…

Машка запустила в неё кренделем, а Лумумба поспешно сменил тему, обратившись к Агасферу Моисеевичу: