Алексей Пейдус - Из жизни тахов. Цикл «Тахи». Часть первая

– Я так и думала… Все то же… Шаббрак, ты уродлив не телом, ты безобразен душой, – голос Рыжей был все так же ровен и спокоен, – Я тебя не боюсь, горбун. А вот ты меня боишься даже такую, беспомощную. Ты слаб в своей злобе, слаб и смешон. И ты можешь испугать, разве что, себя самого.

– Молчи! – Шаббрак уже оправился от шока, надменно выпрямился, насколько позволял ему горб; его тонкие губы искривились в насмешливой, жесткой усмешке, – Хватит болтать чушь! Ты – растоптана, ты – в моей власти. Моли о пощаде, и может быть…

– Молить тебя??? – звонкий задорный смех прокатился по комнате, – Молить тебя? П о лно, Шаббрак! Скорее я укушу себя за затылок, чем позволю себе снизойти до такого слизня, как ты. Жалкий, жалкий Шабб…

Горбун взревел, метнулся к изголовью кровати, схватил подушку, навалился на старуху всем телом. В голове гулко бухал пульс, скулы свело от ненависти и злобы, перед глазами плыли красные пятна…

Скоро тело под ним перестало биться и последние конвульсии сотрясли ноги жертвы.

Шаббрак застыл, прислушиваясь к себе. Он не почувствовал ни удовлетворения, ни радости.

Полежав так некоторое время, он тихо шевельнулся, затем встал, стащил смятую подушку с лица мертвой женщины. Она лежала так же тихо и неподвижно, как несколько минут назад, когда он только вошел в комнату.

Мертва…

Шаббрак склонился над трупом, прислушался. Нет сомнений, мертва! Он выпрямился и, не удержавшись, хлестнул по испещренному морщинами старческому лицу клешней изуродованной правой руки. Из ссадин выступили черные капли густой, остывающей крови…

– Остался всего один. Последний, – промолвило чудовище, – Ну, с ним хлопот уже не будет … Остальные – тени, ветер, шелуха…

ГыНырг обожал лицезреть себя.

Собственно, гигант только этим и занимался все последние века.

Нечего и говорить, что не было для ГыНырга б о льшего удовольствия, чем вновь и вновь упиваться красотой и силой своего великолепного тела.

В каком бы срезе реальности – свершившейся, или свершаемой – ни рассматривал он себя, ГыНырг понимал, он – исключительно, божественно совершенен!

ГыНырг слегка поморщился от нелепого, непонятно почему всплывшего в мыслях слова «божественно…». Затем усмехнулся: «Уж, не в гордыню ли ты впал, старый тах? Побойся Бога!»

Впрочем, Создателя ГыНырг уже давно не боялся. Давно минули те времена, когда от причуд Его воли могло зависеть само существование ГыНырга. Давно минули те времена, когда каждый Божий день, вместе с солнцем и голубым небом (либо с серыми тучами, ураганами и проливными дождями), приносил новые муки борьбы за существование, приносил страх смерти. ГыНырг, при желании, мог видеть в бездне Соверш ё нного страшные наводнения, ужасные бури, наступления ледников и долгие периоды иссушающей жары; он помнил голодные, тёмные века, которые следовали за десятилетиями короткого благоденствия.

Капризы божьего ЗАКОНА в Исходные времена часто убивали маленьких, беззащитных тахов. Слишком часто. Именно поэтому на этой планете так долго и трудно становилась разумная жизнь – цивилизация тахов. У крошечных, тогда еще слабых организмов не было ни огромных клыков саблезубых тигров, ни мощных бивней великанов мамонтов. Только сильнейшая жажда жизни. И разум. И упорство преодолевать преграды, чинимые Богом. А ведь тахи – кто может поспорить?! – венец Его творения.

Тяжело было Тахам в Исходные времена

Самоосознание приходило к тахам медленно, в течение веков и тысячелетий. И далеко не в детском возрасте тахи начали понимать законы, по которым создавался и существовал этот мир.

Теперь ГыНырг знал, что суть Главного Божьего Закона (А БОГ есть ЗАКОН) – это Естественный Отбор. Слабая молекула вещества обязательно либо распадется на устойчивые частицы, либо сольется с такой же слабой – для образования сильной, нерушимой. Гигантская звезда, исчерпавшая свою силу, взрывается, уступая место другим, стабильным космическим телам.

Немощный тах должен был погибнуть в процессе эволюции, уступив место на Земле более сильным, а значит более приспособленным к ЗАКОНУ. …

Так было всегда.

Горе тем тахам, которые не успевали понять это. Альтруизм стоил в этом мире очень дорого. Как можно отдавать кусок хлеба другому, когда сам умираешь от голода? Как можно подставлять плечо ближнему, когда сам едва передвигаешься от истощения? Нет большей глупости, чем жертвовать собой ради других.