Алексей Пейдус - Из жизни тахов. Цикл «Тахи». Часть первая

– Это он по отцу скучает – сказала она подошедшей соседке, – Как отец на фронт ушел, он часто плачет…

Ребенок постепенно затих, перестал всхлипывать. Образ страшного дядьки уходил из памяти, рассеивался, как утренний туман под первыми лучами майского солнца на маленьком огородике за их домом. Вот мальчик совсем успокоился, спрятал лицо в складках маминого платья. Слезы высохли. Но в сознании что-то было не так, в голове словно часики тикали. «Ты будешь моим Разрушителем!.. Ты разрушишь весь ее мир, ты обескровишь весь ее род…» – будто листочки на ветру шелестели в голове непонятные страшные слова…

В липкой, кисельной темноте пустой квартиры медленно пропадали образы далекого прошлого…

– Где твои заботливые птенцы, дряхлая курица?!! – злобно прошипел Шаббрак.

– Кто тут? – тревожно вскинулась старуха и замотала головой, – Пончик, зачем ты меня пугаешь!

– Мерзкая дрянь! Как долго я ждал этого мгновения! – Шаббрак подошел к кровати, – Как долго! Вот, наконец, ты в моей власти. О, страх в твоих глазах? Я ликую! Стоило, стоило мучиться все эти бесконечные годы, чтобы испытать подобное ликование! Узнаёшь ли ты меня, гадина, узнаёшь??? Нет, конечно! Ах, как жаль, жалкая тварь! Пусть! Мне не нужно, чтобы ты меня узнала, мне нужно видеть твою беспомощность, твой страх. Мне нужно ощущать твою боль, твои страдания. И видеть твой конец!.. О, нет! Знаешь, я передумал, я не стану тебя убивать сейчас. Я буду приходить, и терзать тебя каждую ночь, наслаждаясь твоими страданиями! Ведь тебя уже почти убило Безразличие и Одиночество, тебя медленно убивает твой сын, которому ты посвящала свою жизнь. Мучайся же, гадина!!!

Шаббрак наклонился к кровати и в исступлении стал трясти жалкое, иссушенное временем тело. Старая женщина беспомощно взмахивала руками, хрипела, страшно вращая глазами. Наконец Шаббрак отпустил старуху, выпрямился, перевел дух. Старуха еще некоторое время слабо вскрикивала, всхлипывала, затем вдруг затихла.

А Шаббрак упивался ее бессилием и своим могуществом. Он вскинул в восторженном порыве непропорционально большую, шишковатую голову и развел в стороны руки со сжатыми кулаками.

Месть!

Шаббрак наслаждался, получая извращенное, почти сексуальное удовлетворение от происходящего. Он забыл о времени, о годах позора, он забыл о никогда не прекращающейся боли в изуродованной правой руке. ОНА повержена, ОНА в его власти. Сладкая, сладкая месть!..

– Ты не Пончик. Ты – Шаббрак! – раздался вдруг тихий, но твердый и удивительно спокойный голос.

Шаббрак вздрогнул, и, пораженный, опустил взгляд на старуху.

– Чтооо???

Заглянувшая в комнату луна расплескала призрачный свет по стенам, по старой кровати с массивными, железными спинками. Из сумрачной синевы сбитых подушек на него смотрели – пристально и строго – вовсе не мутные, не старческие глаза. Взгляд был чист, светел, тверд. Это была Рыжая Бестия – вовсе не сломленная! – ненавистная, пугающая.

– А-а-а-а-а-а-а!.. – Шаббрак нелепо мотнул головой, пошатнулся.

– Жалкий, жалкий Шаббрак! Ты все такой же – трусливый, злобный… и беспомощный. Ты безобразен, Шаббрак! – в ее голосе звучало презрение и… жалость.

– М-молчи, тварь! – взвизгнул горбун.

– Даже если я замолчу, суть твоя не изменится – маленький, жестокий, ненавидящий всех урод. Ты многих погубил, Шаббрак. Ты многих еще погубишь, – как жаль, что я не смогла загрызть тебя насмерть при первой нашей встрече!.. И как это я тебя не распознала десять лет назад, когда ты снова появился в моей жизни?! Непростительная оплошность… Я умираю… Но и ты ведь не живешь, Шаббрак! Твое мучительное существование – между бесконечной злобой ко всему живому и страхом собственной смерти – нельзя назвать жизнью. О, поверь, смерть была бы для тебя подарком… Но ответь мне на один вопрос, который не дает мне покоя всю мою жизнь. Скажи, Шаббрак, почему ты напал тогда на своего брата? Зачем ты хотел его убить? Ведь он защищал тебя перед сородичами, он кормил тебя… Если бы не он, тебя убили бы еще в младенчестве. Он заботился о тебе…

Шаббрак как-то нелепо мотнул головой, отступил еще на шаг, весь сжался и несвязанно залепетал:

– Заботился? Он – заботился?!! Он издевался надо мной, он заставлял меня работать, он заставлял меня охотиться! Он был такой… сильный. Его…Его все любили. Он всегда делал вид, что смотрит на меня… с жалостью. Лгун, жалкий, циничный лгун! Он ненавидел меня! Что ты знаешь о жизни больного, несчастного калеки?! Меня всегда все ненавидели, даже та, с перебитыми ногами, которую я подобрал после камнепада, среди скал и выходил, и которая родила мне детей… Да, я убил и ее, потому что она меня ненавидела и презирала, как убью скоро тебя, как убью потом Последнего из твоего рода!