Алексей Пейдус - Из жизни тахов. Цикл «Тахи». Часть первая

Она давно была неприятна окружающим, она сама была почти забыта, почти покинута.

Неумелый, грубый уход престарелого сына (единственного, кто оставался при ней), не нанимающего сиделку из скаредности, приносил больной физические страдания. Тупая душевная боль, не осознаваемая умирающим мозгом, и потому еще сильнее терзающая сердце, все нарастала, усиливалась с каждым днем…

…Она прожила очень долгую, очень трудную, полную тягот и передряг жизнь. Впрочем, как и многие из ее поколения.

Оставшись без мужа в страшные сороковые, пережив голод и лишения послевоенной разрухи, она сумела выжить, поднять двух своих, да вдобавок еще и трех приемных детей.

Она умудрилась построить жизнь с чистого листа. Когда казалось, что впереди только пропасть, она смогла протоптать тропинку жизни над бездной отчаяния.

Она всегда жила для других, даже в самые трудные времена – сильная, надёжная. Люди тянулись к ней: она всем хотела помочь, старалась никому ни в чем не отказывать…

После войны жизнь постепенно наладилась, дети выросли, родили своих детей.

Она, конечно же, воспитывала внуков и успела понянчить правнуков.

Она всегда отдавала, ничего не требуя взамен.

Она должна была быть счастливой в старости…

Однако вот – одинока, несчастна, всеми покинута. Она медленно умирала среди холодного безразличия, в плохо отапливаемой, большой, но совершенно пустой квартире…

В редкие минуты прояснения сознания она судорожно стискивала край ветхого байкового одеяла, закусывала бескровную нижнюю губу, сдерживая крик отчаяния. Где ее дети, почему не слышно здоровой и веселой возни ее правнуков? В какие дальние дали и какими ветрами унесены ее внуки? Где он – ее род?.. Тихие горькие рыдания отдавались призрачным эхом в лабиринте обклеенных дешевыми обоями холодных бетонных стен, замирали в сумраке захламленных комнат.

Одинока…

Что-то когда-то пошло не так…

И Шаббрак знал, ЧТО. Шаббрак знал, конечно же, КОГДА.

Он помнил ту пыльную, разбитую дорогу, словно видел ее только вчера…

Маленький чернявый мальчуган сидел в кривой, иссушенной жарким июльским солнцем колее разбитой проселочной дороги и играл поломанным перочинным ножичком. Шаббрак подавил в себе страстное желание хлестнуть Пегую по крупу, пронестись тяжелыми тележными колесами по этому маленькому кусочку ненавистной плоти. Но это было бы недопустимо просто. НЕДОПУСТИМО просто!!! Долой искушение!

Мальчуган почувствовал, что кто-то мягко взял его за ухо и осторожно крутанул. Он залился веселым смехом, повернулся, поднял голову:

– Мама?!

Толстые лошадиные губы взмыли вверх, лязгнули удила. Лошадь заржала, а из телеги вылез странного вида дядька – горбун в засаленной дырявой телогрейке. Дядька криво усмехнулся, склонился над ним. Мальчик испугался изуродованного страшными шрамами лица, шмыгнул носом, готовый вот-вот расплакаться.

– Нет, пацан, это не мама. Твоя мамка сейчас на работе, ты же знаешь.

– Ты кто? – содрогнувшись от звуков страшного хриплого шепота, спросил мальчик, едва сдерживая навернувшиеся слезы.

– Я? – мужик неприятно хмыкнул, склонился над ним ниже, потянулся страшной, изуродованной рукой к курчавым детским вихрам, – можешь называть меня Дядечка Шаббрак.

Мальчик не выдержал, расплакался. Ему стало совсем страшно.

Уродливый дядька склонился над ним очень низко, неожиданно схватил за волосы, заглянул в глаза. Не в силах отвести взгляд, мальчик почувствовал, как что-то проникает ему в голову, дробит мысли, черной мутью оседает в душе.

– Будь проклят, выкормыш! – теряя сознание, слышал мальчик страшные слова, – Будь проклят ты, твои дети и все, с кем ты соприкоснешься в жизни! Ты будешь моим Разрушителем. Ты станешь моим орудием, Костик…

– Костик, Костенька!!!

Мальчик открыл заплаканные глаза, мутным взглядом глянул на подбегающую мать.

– Мама!..

– Господи, Костик! Разве можно играться на дороге?! А вдруг машина, вдруг повозка какая-нибудь, а ты заснул тут. Что же ты маму так пугаешь!

– Мама! – мальчик горько заплакал, уткнулся в родное мамино плечо, – Мама! Приезжал дядя на черной телеге, и он отравил мою голову. Мне плохо, мама!

– Ай, ты мой бедный! Тебя кто-то испугал, мой маленький? Тебе приснился страшный сон?

– Он отравил мою голову, – рыдал мальчик, – он засунул гнилую руку в мою голову и что-то положил туда плохое!

– Ну, успокойся, мой милый, – женщина прижала сына к груди и стала тихо гладить его непослушные курчавые вихры.