Алексей Рожков - Стеклянные души

– Изи? – Хафи вопросительно взглянул на друга.

– Не спрашивай.

Они поднялись на второй этаж и прошли в гостиную. Небольшая комната казалась пустой и безжизненной. На зеленых стенах не было ни картин, ни фотографий. Посреди гостиной стоял одинокий кожаный диван, журнальный столик и небольшая полоска телевизора на стене.

– Располагайся, – махнул он рукой на диван, а сам отправился на кухню поставить чай. – Итак… что ты мне хотел рассказать.

– Я хочу поговорить о дне Солнца, – он замялся. – То есть не совсем о нем. А о том, что там произошло. То есть не о том…

Его мысли путались. Произошедшее на празднике выбило его из колеи. В последние дни он не мог ни о чем больше думать. Что это было, обычная случайность, или предопределение. Левана могла погибнуть в том пожаре…

– В тот день, впервые за долгое время, мы выбрались всей семьей на праздник. Я, наконец, смог позабыть о жутких ночных кошмарах, о шёпоте в голове, о том, что я солдат. Мы катались на дирижаблях, гуляли по набережной, а когда стемнело отправились к аттракционам…

– Постой, кажется, я знаю к чему ты клонишь. Там… в Шуме? Так вы это называете? Мы видели карусель, всю в…

– Да, верно, – перебил он Изарда. – Но, прошу, дослушай до конца. В общем, мы отстояли километровую очередь, в небе стали запускать первые фейерверки. Я усадил девочек на карусель. Всё было прекрасно, все ликовали, пока какой-то умник не запустил в толпе свой фейерверк. Ракета полетела по непредсказуемой траектории, несколько раз закружилась, пронеслась над головами прохожих и разорвалась прямо над крышей карусели. Та вспыхнула как спичка. Представляешь себе зрелище: внизу звери скачут под веселую музыку, а над детскими головами разверзлось адское пламя. Воцарился хаос. Родители суетились, призывали остановить аттракцион, дети кричали, кто-то плакал. Когда наконец механические животные замерли, Левана неудачно слезла с лани и её коса застряла в одной из шестеренок. Адна мне что-то говорила, но я лишь оцепенело стоял и смотрел, как всё повторяется вновь. Я видел, как жена подбежала к дочери, расплела косу, оставив лани золотую ленту. Всё обошлось, никто не пострадал. Важно другое. Там, в Шуме, я слышал детские голоса, они молили о помощи, но я не мог ничего сделать. И в тот день, на ярмарке, я понял, что среди этих голосов были и мои дети. Они кричали, а я всё так же ничем им не помог.

Засвистел чайник, прервав рассказ Хафи. Через пару минут друг вернулся с подносом, на котором стояли пара пиал и стеклянный чайничек, сияющий янтарем свежезаваренного чая.

– Ответь мне, Изард, как то, что произошло в Шуме, могло произойти здесь, в нашем мире… в будущем?

Ответом ему был ласкающий женский голос:

– Мужчина, просыпайтесь. Приехали.

Он с недовольным стоном открыл глаза. Интерьер гостиной Изарда растворился, оставив в памяти яркие всполохи сна. Машина остановилась напротив столба с сияющей буквой «М». Светало.

– Спасибо. Вы… очень добры, – он протянул ей мятую купюру и вышел из машины. Снаружи его встретил пронизывающий до костей ветер и гололёд. Впереди возвышались уже знакомые седые высотки, сейчас они казались ему такими родными. Он дома.

Не успел он переступить порог, как жена набросилась на него:

– Ты где был? – она с силой толкнула его в грудь. – Тебя где носило всю ночь, скотина? Почему не отвечал на звонки?

– Я… потерял телефон. Или забыл… его в офисе.

– Так ты потерял или забыл?

Жена не унималась. На ее глаза наворачивались слезы.

– Я… не помню. Я был… на даче… Потом на тридцатом километре… Шел… пешком. Потом добрая женщина… меня подвезла.

– Что ты несёшь? Какой тридцатый километр, какая женщина? Ты что, пил?

– Может быть… я был в баре, но не помню, когда.

– Боже, за что мне эти мучения, – она осмотрела его лицо, принюхалась. – А это ещё что такое?

Рита схватила его за запястья. Ладони были покрыты сажей. Понюхал пальто – пропиталось костром и виски. Голова раскалывалась не то от похмелья, не то от попыток вспомнить хоть что-нибудь о прошедшей ночи. Но как бы он ни пытался, перед глазами все время всплывало лишь худое лицо бармена.

– Спишь сегодня на диване. И прими душ, ты воняешь.

Жена закрылась у себя в комнате, но даже через дверь он слышал её сдавленные всхлипывания. Ему было жалко её. Хотелось ворваться в комнату и крепко обнять. Осыпать поцелуями и тысячу раз извиниться. Но он этого не сделал, отчасти потому, что был слаб и жалок, отчасти потому, что не чувствовал за собой вины. Он действительно не помнил ничего до момента, как оказался посреди пригородной трассы. Сложно было сказать, сколько времени он потерял: часы, может быть, дни. Она никогда не поверит в его рассказ.