Софья Маркелова - Гнездо желны

– Нет, – достаточно едко отвечает тётя. – Это дочери-погодки моей другой сестры, Софии.

– А почему я никогда не видел её с вами? Инесса мне даже ничего не говорила!..

Тут неожиданно подаёт голос Ольга, для которой любое упоминание матери никогда не проходит безболезненно.

– Потому что наша мама мертва! – отчаянно восклицает моя сестра, сжимая зубы.

Ей всегда тяжело говорить о матери, как и всем нам. И мы стараемся защищать её память от любых нападок, поскольку мы и так владеем лишь жалкими крохами воспоминаний о Софии и не хотим утратить и их.

– Ох, – тяжело вздыхает директор, – я прошу прощения за своё любопытство! Очень печально это слышать…

Больше он уже ничего не говорит и не лезет к нам со своими пустыми расспросами.

Вскоре впереди показывается круглая площадка, обрамлённая неглубокими нишами, в каждой из которых стоит по мраморному или гипсовому бюсту. Здесь три двери, и Андрей Васильевич выбирает самую непримечательную и обшарпанную, легко её распахивая.

Мы заходим в узкое и вытянутое помещение, заполненное одинаковыми партами и лавками. Аудитория тянется далеко вперёд и заканчивается двумя высокими окнами, которыми комната безмолвно глядит на улицу. По правую руку от входа висит старая зелёного цвета доска с меловыми разводами, под ней ютится кривой учительский стол. Всюду на стенах до самого потолка, теряющегося в тенях, тянутся плотные вереницы картин в тяжёлых багетах. Маленькие и гигантские, овальные и идеально квадратные, они усеивают собой все стены, не оставляя ни одного свободного места. Всё это портреты, групповые и одиночные, и я, скользнув по ним безразличным взглядом, быстрее осматриваю остальной кабинет.

Парты стоят как попало, все они пусты, кроме одной-единственной возле окна. За ней сидит молодой тихоня-парень, который что-то старательно пишет в тетради. Едва мы пересекаем порог, он поднимает на нас свой взгляд, в котором читается явное удивление.

Ещё бы он не удивился! Вся наша толпа выглядит сегодня так странно и оригинально, что, пока мы шли от дома до школы, не было ни одного прохожего, что не повернул бы головы нам вслед. Тётя Анфиса, несмотря на своё вполне приличное сероватое однотонное платье, надела по совету Инессы широкий пояс с травяными скрутками для окуривания и такой же застегнула вокруг пухлого живота Гаврилы. Лерочке доверили корзину со свечами всех расцветок, а Оля старательно прятала за длинной футболкой закреплённый у неё на поясе шорт чёрный нож. Мне же пришлось нести всю остальную мелочь: целый мешок с перьями, верёвками и нитками, различными минералами и другими предметами, которые могли понадобиться уже на месте. Поскольку никто не знал, что же точно могло нас дожидаться в художественной школе, мы забрали с собой практически половину гнезда, чтобы не пришлось потом бежать обратно за тем, что забыли.

– Ну вот, собственно, мы и на месте! – прокашлявшись, говорит директор, обводя кистью аудиторию, словно тут и без слов всё замечательно ясно.

Анфиса проходит вперёд, старательно принюхиваясь и осматриваясь. Она скользит между партами, легко касаясь их пальцами. Мы все неторопливо бредём следом, заглядывая под лавки и прикрывая глаза от яркого солнечного света, пробивающегося сквозь высокие окна. Практически на всех партах то здесь, то там мы замечаем приклеенные на скотч белые листы, с напечатанными на них предупреждениями.

«Если вы видите ЛИЦА, не пугайтесь! Они сами собой скоро исчезнут».

Везде одни и те же слова, видимо, оставленные здесь для учащихся.

– И в чём же заключается проблема? – интересуется наконец Анфиса, когда ей надоедает ждать прилива красноречия у директора.

– Видите ли, как я уже говорил по телефону, у нас тут постоянно появляются лица… – запинаясь, невразумительно бормочет Андрей Васильевич.

– Это я уже слышала, – недовольно говорит тётя, поглядывая на мужчину сверху-вниз. – Мне нужны подробности. Где появляются? Что делают? Как вообще ведут себя? Я вам не ясновидящая какая-то! Не тяните время, рассказывайте уже нормально.

Анфиса явно не в духе, и нам с сёстрами остаётся только радоваться, что её гнев сейчас направлен на бедного сжавшегося от испуга директора, резко растерявшего весь свой задор и болтливость.

– Они просто стали появляться однажды и всё, – робко бормочет Андрей Васильевич, опасаясь даже взгляд поднимать на тётю. – Сперва проступали на партах, полу, стенах, как какие-то оттиски. Рты распахнуты, глаза закрыты, как у иссохших покойников… Учащиеся перепугались в первый день, вообще в этот кабинет отказывались заходить, впрочем, как и преподаватели…