Геннадий Тарасов - Нелюбим

Взъерошив волосы, он вновь принялся за работу, покашливая и раздраженно пощипывая нос при этом. Глаза прыгали с полосы на полосу, пальцы ощупывали грубую шершавую бумагу, мелькали листы, сменялись папки, а в голове усиливался звон и все настойчивей били молоточки слов: не то, не то, не то… Постепенно, однако, удары стихли, звон пропал, и Тант, будто хлебнув успокоительного, сделался безразличным ко всему, – как памятник, воздвигнутый на народные средства. Поэтому, когда в литературном еженедельнике, подшивка которого была в два раза толще остальных, и, кстати, последняя перед ним, его глаза ощупали заголовок «Блуждающие молнии на нефтяных месторождениях пустыни Сарум», сознание не отреагировало, что именно это он и искал. Он перевернул страницу, другую, третью и вдруг, спохватившись, поспешно вернулся назад. «Блуждающие молнии на нефтяных месторождениях пустыни Сарум!» Вот же! Вот оно! Как он и предполагал, иначе и быть не могло! Быстро перечитал статью и записал координаты месторождений. Радостно подумал: «Все-таки не ошибся. Газета и на этот раз не подвела. Ах, благословенные листки!»

Из аэропорта он позвонил Альвину. Тот готовился к очередному семинару, или дежурству, было не понять, и едва, мог сообразить, о чем говорил ему друг.

– Когда вернешься?

– Думаю, не раньше недели.

– А работа? Будут искать?

– Не будут. Я договорился.

– Надеешься на успех?

– Не знаю. Возможно, дело и сдвинется.

– Но всех же расспрашивали и без тебя.

– Я задам нужные вопросы. Я пойму то, что не сумели понять другие. Почувствую.

– Вот как? Наслаждаюсь твоей уверенностью. Хорошо, прилетишь – звони.

– А если не прилечу?

– Что? Слушай, совершенно нет времени шутки шутить. Отбой!

– Сухарь чертов! – с улыбкой сказал Тант и повесил трубку.

Голос Альвина, его торопливое ворчание сделали свое дело. Отступило болезненное ощущение одиночества, он почувствовал себя уверенней, способным на многое.

Что ж, значит – в путь!

Самолет оперся упругими крыльями о воздух и полетел. Его моторы монотонно гудели, делали свою работу. Темнота сомкнулась, зашторив землю, огни внизу вскоре пропали, и уже невозможно было ощутить своего перемещения в пространстве. Такт откинулся на спинку кресла и неожиданно для себя заснул.

Ночь, как и предсказывала девушка из агентства, он провел в гостинице аэропорта на жесткой и на редкость скрипучей койке. Досадуя на проволочку и пытаясь предугадать, как сложится завтрашний поиск. А утром, едва лишь эта часть земли приступила к трудовой деятельности, он перекусил в ресторане аэропорта, навел необходимые справки, и отправился дальше на запад, в горы, ждавшие его где-то в утренней синеве.

Он сидел у окна автобуса и пристально всматривался в проносящийся мимо пейзаж, а перед глазами его почему-то все стоял длинный гостиничный коридор, где светильники на потолке были похожи на плевательницы, а за каждой пилястрой, казалось, поджидал озорник, чтоб подставить ножку. Как начать разговор с Бобонцом, он себе не представлял. А разрешилась эта проблема неожиданно легко.

Гр. Бобонец находился на подворье, когда в его калитку стукнул озябшим кулаком Тант. Был хозяин низок ростом, кучеряв, а лицо скрывал за толстыми стеклами больших очков. На голову его была водружена весьма опаленная меховая шапка, видимо та самая. Если так, значит, журналист, сочинявший заметку, слегка переусердствовал, живописуя события. Бобонец, как оказалось, колол дрова, легко раскалывая мокрые поленья резкими, выверенными ударами топора. Он оглянулся на лай собаки, воткнул топор в колоду и степенно направился к калитке.

– А, чтоб тебя! – закричал на взбеленившегося совсем кобеля. – Цыть у меня! Цыть! На место! Вот холера!

Собака, зная, видимо, шкурой серьезность характера хозяина, а также посчитав службу справленной, тут же умолкла и спряталась в конуру, едва лишь высунув наружу нос и кончик уха – чтоб не терять бдительности.

– Не бойся, не закусит, – успокоил Бобонец Танта, впуская его во двор. – А ты, хлопец, чай, не из газеты будешь? – не мешкая начал разговор самолично.

– Из нее, – кивнул Тант, не погрешив против истины.

– То-то я смотрю, молодой и одет не по-здешнему. Издалека?

– Из Сальви-Круса.

– Ишь ты, куда про нас слава докатилась. А, между прочим, кривая слава. Неправду все про нас писали. Я никакой Академии счета предъявлять даже не думал. И вообще, я не дурак, судиться с учреждением не собираюсь. Его государство поддерживает, а разве можно тягаться с государством? В одиночку-то? Это все равно, что бить самого себя кулаком по носу. Хотя конечно, спросить с кого-нибудь не мешало бы, уж больно шапку жалко! Вот, смотри, была шапка, и почитай что нет ее! А где новую взять?