Геннадий Тарасов - Нелюбим

– Ого, – пробормотала Лалелла, – неужели дело зашло так далеко…

– Что? – не расслышал Тант. – Что ты говоришь?

Лалелла обняла его, притянула к себе и протянула, растягивая слова, как говорят ребенку:

– Милый мой, тебе все это лишь приснилось.

Тант осторожно отстранил ее.

– Я готов поклясться, что все было на самом деле, – он протянул руку. – Смотри, этот след оставил на стене тат самый шар. Когда взорвался.

– Какой еще след? – удивилась Лалелла.

– След пламени, след взрыва. След небесного фейерверка, – пояснил Тант и, повернувшись, указал рукой: – Вот…

Он осекся на полуслове, потому что след отсутствовал.

Он исчез.

Тант подошел к стене и, как некоторое время тому назад, потрогал ее рукой. Стена как стена, однородная вполне, прохладная и шершавая. Там, получасом раньше ему виделась гарь и копоть, ровным слоем лежали краски, не поврежденные нигде, с близкого расстояния это было ясно видно.

Он резко повернулся спиной к стене и, напрочь выбрасывая из головы и шар, и его след, и видение, и все, что с ними связано, махнул рукой:

– Ладно, проехали! Стираем!

– Миленький, – подойдя, прильнула к нему Лалелла, – ты просто слишком переутомился. У тебя есть три дня, постарайся отдохнуть за это время как следует. Обещаешь мне это? Хорошо?

– Постой, постой, а откуда тебе известно о моем визите к врачу? – перебил он ее во внезапном наплыве подозрительности. – Я об этом еще и в редакцию не сообщил.

– Разведка донесла, – усмехнулась Лалелла. Она явно не собиралась раскрывать свои связи. – А газеты эти ты спрячь подальше. Или, если ты не против, конечно, я лучше заберу их с собой.

– Ну, – усмехнулся Тант, – не считаешь же ты, что я свихнулся? Устал немного, есть такое…

– Нет, что ты! – запротестовала она. – Просто было бы хорошо, чтобы твое внимание не касалось этих вещей. У тебя воображение творческого человека, а оно запускается от малейшего пустяка. Ну, что?

– Забирай, если хочешь. Теперь это все равно не важно.

– Почему теперь? Почему не важно?

– Так, я помню статьи наизусть. Вспомню все, если понадобится.

– Вот и нужно, чтобы не понадобилось.

Она свернула газеты, каждую в отдельности, как складывают полотно.

– Прекрасно, так будет надежней. Ну, мне пора.

– Разве ты не останешься?

– Извини, миленький, сегодня не могу.

Тант не стал ее удерживать. Как ни страшился он одиночества, все же сильней оказалось желание броситься в постель и отключиться от всего. Ему казалось это возможным – заснуть и проснуться наутро другим человеком, в другой жизни, где нет волнений, где все проблемы уже решены.

– Послушай! – помогая подруге облачиться в шубку, вдруг всполошился он. – Скоро же Новый год! Мы встречаем его, надеюсь, вместе?

Девушка печально вздохнула.

– Да, совсем забыла сказать. Я завтра должна буду уехать. Вернусь только после праздников. Никак нельзя отложить поездку, прости. У меня в деревне есть бабуля, она больной, одинокий человек. Каждый Новый год я встречаю с ней. Это традиция, и отменить ее нельзя. Так что…

Она пожала плечами.

– Можно мне поехать с тобой?

– Нет, пока это невозможно. Но ты не отчаивайся. Она взяла его лицо в свои ладони. – Не печалься. Я приготовила тебе сюрприз. Ты где будешь встречать Новый год? Не знаешь? Ну, это неважно, я найду. Да, я такая. Словом, жди.

Притянула его к себе и поцеловала. Губы ее, как всегда, были холодными.

– Все, я побежала. Не грусти тут. Встретимся после.

Дверь пропела песню прощания, – скрипнула, стукнула, лязгнула замком – и Тант остался один.

«Да, – невесело подумал он, – в пятидесяти случаях из ста, когда открывается дверь, кто-то уходит. Иногда навсегда».

Вернувшись в комнату, он остановился перед стеной, той, неверной, и долго стоял так, буквально сканируя, накаляя взглядом место на ней, где привиделся ему исчезнувший теперь след погибшего огненного шара. Выбросить из головы его почему-то не удавалось. Надпись, зарубка в памяти, хоть он это и провозгласил, не стиралась, а все эти видения, явления, исчезновения, вся эта чертовщина лишь разжигала в нем зуд спортивного азарта, когда достижение победы становилось необходимым для продолжения жизни. Его злила собственная беспомощность, и еще раздражало то обстоятельство, что ум отказывался понимать некоторые вещи, оказывался не в силах решить задачи, которые он перед собой ставил. Ему казалось, – да он был почти уверен! – что кто-то очень ловко играет против него. Но вот кто играет и в какую игру – он уловить не мог. Впрочем, это предположение еще нуждалось в проверке, единственное, что говорило в его пользу – исчезновение следа на стене. Ведь не фантазер же он на самом деле, тем более, не идиот? Нет. Значит, кто-то пытается заставить его усомниться в надежности собственного рассудка, а это уж слишком! За такие шутки можно и по физиономии. След был, это бесспорно! А значит, был Шар, было все.