Геннадий Тарасов - Нелюбим

Беспорядочные мысли порождали непонятные, неопределимые образы, которые бродили в его погруженном в пучину неведения сознании. Какие-то энергии перетекали и видоизменялись в душе, и не было в ней устойчивости.

Он вошел в дом, ощущая странность в сердце, которая нашептывала ему, что дом этот – уже совсем и не его, что поселился в нем кто-то чужой, занял без спросу жилое пространство и не уступит теперь ни пяди. Предчувствие события, так бывает, когда не знаешь, что, но уверен – что-то произойдет.

Дом встретил его тишиной, в безмолвной почтительности которой, однако, мнилось ожидание немедленного свершения предчувствия и, быть может, еще угроза.

Что-то скрипнуло, пискнуло, зашелестело… Тьфу, ты! Тант плюнул и, все больше раздражаясь, прошелся по комнатам.

Дом был пуст. А что, ты кого-то ждал?

– А-а-а-а-а! – заорал Тант длинно, до хрипоты, до слипания легких, криком протестуя против своего мучительного состояния.

– А-а-а-а-а! – заклокотал по углам звук его голоса, завис – и пропал, осыпавшись пружинящим звоном.

Он заглянул в зеркало. Бледным пятном обозначилось в нем его отражение, едва различимое в призрачном стеклянном мире. «Что, брат, – спросил Тант у двойника, – совсем пропадаешь?» Он оттянул вниз веки, выпучил глаза, причмокнул губами, подергал коротко остриженные волосы и, кивнув напоследок визави за стеклянным пределом, отвернулся.

Пропадать ему не хотелось. Совсем не хотелось.

Он щелкнул выключателем. И тотчас беззвучным криком, цветовым вихрем ворвалась в комнату и закружилась в ней тропическим миражем роспись стен. Он взглянул на нее по-новому, как будто впервые. Виделись ему в причудливых переливах красок цветы неземные и лики старцев со строгими очами, сияние ручьев и ледяные искры, лазурь небес и трепет живого огня, ощущалась размеренность течения времени и вспышка сорвавшегося мгновения. Почему-то раньше он не определял для себя, не замечал всего этого. Но сегодня будто прозрел. Ох, Лалелла! Где она подсмотрела, как выдумала, как сумела смешать эти краски? Как? Ведь их не существует! Не существует, но – вот они. В чем же дело, откуда вся эта роскошь живого огня? Невероятная, едва уловимая, но неоспоримая гармония оживляла, словно подсвечивала изнутри роскошный хаос красок, и Танту как никогда прежде сделался близким и понятным смысл речей Лалеллы о красоте.

Почему же раньше картины не разговаривали с ним так? Отчего случились эти откровения? Почему только теперь он все это увидел и распознал?

– Красота, чистая красота! – сказал он радостно, освобождаясь от тревоги предощущений. – Никогда не думал, что она может струиться такими роскошными потоками. Нет, право, рядом с ней совсем не хочется думать о дурном. Пропадаю? Чушь! Я живу, пока ощущаю эту красоту.

Он глянул кругом себя и наткнулся взглядом на след небесного огня, что рваным шрамом вился по выгоревшим краскам. Казалось, художница пыталась его закрасить, но отчего-то у нее не получилось. Он не исчез, не стерся, напротив, будто бы явственней выступил на фоне цветового буйства.

Тант поморщился.

– Чертова копоть, – выругался он. – Саранча. Угораздило же эту погремушку залететь ко мне!

Ему было грустно смотреть на стену, и даже отчего-то обидно, и очень хотелось, чтобы след исчез. Он подошел поближе и, потянувшись, попробовал нагар рукой. Ладонь покрылась сажей, след слегка смазался. Волей-неволей приходилось признавать его существование. А как не хотелось! Его ум практичного, живущего земными заботами человека отказывался влезать, углубляться в область, так сильно отдававшую нелюбимой им мистикой. «Все, что угодно, – думал он, – но только не сказки».

Он разложил перед собой газеты, решив еще раз перечитать статьи, более внимательно и строго. Ведь чем-то заинтересовали они его, чем-то заворожили. Но чем? Существует ли то зерно правды, ради которой стоит морочить себе голову, копаясь в истлевших преданиях?

Однако выяснить ничего он не успел. Едва развернул газеты, раздался звонок в дверь. Пришлось подниматься и идти открывать. «Ох, чувствую, и на том свете в покое не оставят», – успел подумать он в короткий промежуток времени до щелчка дверного замка.

На пороге стояла Лалелла. В шубке и такой же мохнатой шапке казалась она беличьим хвостиком, а смущенное и виноватое выражение ее лица предполагало, что этим хвостиком вполне мог поиграть какой-нибудь шаловливый котенок. Например, Тант, не хотел бы побыть им немного?