Игорь Малышев - Театральная сказка

Они выкопали могилу и зарыли красивого хищника со шрамом на брови.

Дети вышли на сцену, и, не зная, как закончить спектакль без Гнома, просто принялись кланяться зрителям, делая вид, будто это финал. Те, даже не заметив, что действо оборвалось на половине, хлопали им как ни в чём не бывало.

– Спасибо! Спасибо! – искренне, как никогда, говорили им дети. – Приходите снова. Приходите ещё. Мы будем ждать.

Ветке подарили букетик бледных нарциссов, чего раньше никогда не случалось, словно девочка достойна букетов меньше, чем взрослая актриса.

А когда упал занавес и Ветка потянула Мыша к выходу из зала, мальчик понял, что не может пойти за ней, как растение не может сойти с назначенного ему места.

– Ты чего? – тянула его Ветка, но Мыш не двигался.

– Я не могу, – наконец понял он, с удивлением и страхом глядя на Ветку.

– Как? Что за ерунда?

Мыш вдруг понял, что уже не сможет уйти со сцены. Никогда-никогда.

– Пойдём, Мышик! – тащила его за собой девочка, думая, что это не более чем причуда переволновавшегося ребёнка.

Мыш аккуратно высвободился.

– Ветка, Вета, стой…

– Да в чём дело? – искренне не понимая, спросила она.

– Вета, я не могу уйти отсюда.

– Что за вздор! – тащила она его к двери.

Мыш почувствовал, как его всего словно бы разрывает на тысячу мельчайших кусочков.

– А-а-а! – закричал он, опускаясь на пол перед «служебной» дверью.

Перепуганная, Ветка пригнулась, всмотрелась в его лицо.

– Да в чём дело?

На крик прибежал Альберт, который, как и зрители, не заметил, что спектакль закончился преждевременно.

– Что случилось? – спросил режиссёр.

Рассказывать пришлось долго. Из-за того, что возле «служебной» двери Мыша колотил озноб, уселись посередине сцены.

Говорила Ветка. Мыш, уткнулся в коленки и смотрел в пол.

– …Страшно было даже не то, что могут убить, – говорила Ветка, – а то, что с приходом этих существ словно бы исчезало, разваливалось и теряло смысл само Засценье… Они были такие огромные, сильные, сплошь перемазанные кровью Мыша… Двигались уверенно, как танки, задевали плечами деревья, и те сотрясались от корней до макушек… Казалось, ничто остановить не сможет их…

Рассказ окончился. Ветка замолчала. Повисло тяжёлое молчание.

Все трое сидели, не глядя друг на друга и не зная, как поступить дальше.

Мыш поднялся первым и шагнул к дубу. С испугом оглянулся, но собрался и, пересиливая дрожь в руке, потянул на себя дверь.

Ветка сидела ни жива ни мертва.

– Ты куда?

Мыш неловко вскарабкался и залез внутрь дерева.

– Я потом наловчусь, – пообещал он. – Из меня получится хороший Гном.

– Мышик! Мышик! Стой! Не уходи! – крикнула Ветка. – Я с тобой!

Вскочила, рванулась следом. Альберт попытался удержать её, но она расцарапала ему руку ногтями и вырвалась. Сунулась следом за Мышом внутрь дуба, но словно ударилась о стеклянную стену. Отпрянула, оправилась от удара, попыталась снова, и опять безрезультатно.

Мыш, будто заранее зная бесплодность её затеи, наблюдал за ней изнутри ствола, и лицо его кривилось в болезненной и безнадёжной гримасе.

Альберт бесшумно подошёл к девочке.

– Не надо, Ветка, – негромко сказал он. – Не кричи и не мучайся. Мыш оставил в Засценье столько крови, что больше уже не принадлежит нашему миру. Он просто не сможет тут жить.

– Тогда я останусь с ним! – крикнула Ветка.

– Но ты не сможешь жить здесь, на сцене.

– Я смогу! Смогу! – ответила Ветка.

Она решила остаться в зале на ночь, но вскоре ей стало настолько плохо, что она едва могла говорить. Ей казалось, будто пространство сжимает её, словно она находится глубоко-глубоко под водой. В ушах шумело, голова готова была взорваться, ребра сдавило, и казалось, что сейчас они не выдержат и сломаются, давя трахеи, лёгкие, сердце. Ветка выла и царапалась дикой кошкой, когда Альберт пытался унести её со сцены…

Альберт нашёл нового мальчика на роль Ганца. Мегаполис не испытывает недостатка в детях на грани самоубийства, и рано или поздно режиссёр должен был найти подходящего актёра.

Жизнь пошла своим чередом.

Встречаясь на сцене во время спектаклей, Мыш и Ветка так радовались друг другу, что глупели от счастья, забывали текст и не были похожи на самих себя.

Альберт ругался на чём свет стоит, но дети ничего не могли с собой поделать, смотрели друг на друга и не могли наглядеться. А когда уходили в Засценье, подолгу сидели рядом у костра, прижавшись плечами, и говорили, говорили, говорили…