Жан-Клод Мурлева - Зимняя битва

– Это и есть, – подтвердил Бартоломео. – Ну и как она тебе?

– Дивно. А тебе?

– Я не совсем так ее себе представлял… – улыбнулся юноша, – но все равно мне нравится. Во всяком случае, сейчас надо отдохнуть. Через несколько часов мы будем на месте, нам понадобятся все силы, чтобы перебраться через горы.

– Ладно, давай спать.

Милена положила голову ему на плечо, и они попробовали уснуть. Через полчаса стало ясно, что уснуть не удастся. Крутые виражи, ухабы, а главное, собственные мысли не давали отключиться. Милена вздохнула.

– Ты думаешь о Катарине Пансек? – шепотом спросил Бартоломео.

– Да, – призналась Милена.

– Жалеешь, что убежала?

– Да… нет… не знаю… А ты? Думаешь про того, кто сейчас сидит за тебя в карцере?

– Да. Тем более что это он доставил мне письмо от отца.

– Как его зовут?

– Василь.

Они замолчали, придавленные грузом вины. Шофер закурил сигарету. По сторонам дороги ничего нельзя было разглядеть, только мелькали, выступая из мрака и мороси, оцепенелые деревья.

– Смотри, до чего автобус старый, – заговорила Милена, пощупав потрескавшуюся, почерневшую кожу сиденья, – а вдруг наши родители тоже в нем ехали, когда спасались бегством…

– Вполне возможно… Может, даже сидели на тех же местах, что и мы!

– Ты смеешься надо мной…

– Вовсе не смеюсь. Отец в своем письме не вдается в подробности. Просто упоминает, что, когда был в бегах, познакомился с твоей матерью.

– Он не пишет, что с ней потом сталось?

– Нет, – солгал Бартоломео, – не пишет.

– Может быть, им обоим удалось перевалить через горы. Может, они живы…

– Не знаю.

– Что он про нее пишет?

– Я же тебе раз десять рассказывал: что она изумительно пела… что люди преклонялись перед ней…

– Пела… преклонялись… это написано в прошедшем времени?

– Да… нет… не помню…

– Дай письмо, я сама посмотрю.

Бартоломео полез было в карман, потом нашел отговорку:

– Темно читать. Завтра покажу.

– Барт, он пишет про мою мать в прошедшем времени? – настаивала Милена.

После недолгого колебания он сказал:

– Да, в прошедшем. Но это, может, просто в том смысле, что они покинули страну. А то, про что он пишет, было до того, вот тебе и прошедшее время.

Дорога стала ровнее и уже не так петляла. Они уснули, прижавшись друг к другу. Милене снилась какая-то чушь: мамаша Зинзен привела в класс симфонический оркестр, но музыканты отказывались играть и по-приятельски болтали с восхищенными девочками. Танк с Мерлузихой, взобравшись по приставной лестнице, с искаженными от злобы лицами барабанили в окна, но никто не обращал на них внимания, кроме Зинзен, которая знаками объясняла им, что она тут бессильна…

Милена проснулась, как от толчка, и чуть не вскрикнула: два блеклых, почти бесцветных глаза смотрели на нее, маяча почти у самого ее лица. Она поняла, что во сне откинулась от Бартоломео и перекатилась лицом к проходу. Человек, сидевший на соседнем сиденье, ничуть не смутившись, продолжал на нее пялиться. Он был в крестьянской одежде, загрубелые потрескавшиеся руки расслабленно лежали на коленях, словно пользуясь случаем отдохнуть. У ног его стояла клетка с двумя толстыми серыми кроликами.

– Ева-Мария Бах… – невнятно пробормотал человек. Его плоское, немного дебильное лицо расплылось в блаженной улыбке.

– Извините, что? – пролепетала Милена.

– Ева-Мария Бах… это ты, да?

– Нет, я… Вы про кого говорите?

Тот не ответил, только удовлетворенно кивнул, словно Милена ответила утвердительно. Видя, что он по-прежнему не сводит с нее глаз, она отвернулась к Бартоломео. Тот спал, привалившись к окну. Милена подтолкнула его в бок:

– Барт, проснись, тут какой-то странный тип…

Юноша протер глаза, перегнулся через нее и окликнул пассажира:

– В чем дело, сударь?

Тот, по-прежнему сияя, поднял клетку и показал ему своих кроликов.

– Не обращай внимания, это просто деревенский дурачок, – шепнул Бартоломео на ухо Милене.

Они мило улыбнулись ему, покивали: да, очень хорошие кролики, вы можете ими гордиться.

Начинало светать, уже недалеко было до города. Местность расцвечивалась пятнами темной зелени. Иногда за поворотом мелькала ферма с выложенной шифером крышей. Вскоре автобус покатил по уходящей за горизонт прямой дороге, изрытой глубокими колеями. Шофер, и не думая их объезжать, прибавил газу. Автобус бешено рванул вперед. Плохо настроенный радиоприемник на предельной громкости изрыгал какую-то не поддающуюся восприятию музыку. От немилосердной тряски, да еще с таким аккомпанементом, пассажиры живо проснулись, повылезали из-под одеял и принялись собирать свои пожитки.