Алан Фостер - Инфернальная музыка

Результатом стал музыкальный пат чуть ли не космических масштабов.

Джон-Том, как бы виртуозно он ни играл, отогнать недругов не мог.

Союз его чаропения и потустороннего усилителя встретился с равной по силе решимостью самых величайших неудачников в истории музыки. Вскоре битва выродилась в состязание – у кого выносливее руки и легкие.

Хинкель получил передышку, выбрался из терновника и вновь возглавил хор бездарей. Его внешность, как и у многих рок-музыкантов, была обманчива: в костлявом теле таились громадные запасы сил и энергии.

Джон-Том понял, что надо искать выход из тупиковой ситуации.

Необходимо новое оружие, подкрепление, на которое у противника не найдется контрсредств.

Тут бы сгодился хор китов, но их песнями командует Хинкель, и вдобавок китам не подобраться достаточно близко к берегу. Принцессы съежились на песке, они слишком ошеломлены, чтобы рассчитывать на их содействие. Вот если бы здесь были Банкан, Ниина и Сквилл… Они тоже чаропевцы, этого у них не отнимешь. Но дети в сотнях лиг отсюда. В музыкальном плане Джон-Том сейчас один в поле воин. Впрочем, помощник все-таки есть, хотя его музыкальные способности, увы, оставляют желать лучшего.

Не прекращая игры, он сделал перерыв в пении.

– Мадж!

Успевший развалиться на песочке, выдр изогнулся всем телом, посмотрел на друга.

– Че такое, чувак? У тебя ж все прекрасно получается.

– Надо еще прекраснее! Мадж, я пока ни разу не обращался к тебе с такой просьбой, хотя у тебя два музыкально одаренных детеныша. Ты на чем-нибудь играешь?

– Е-мое! Я? – Выдр заморгал. По его меху бежала рябь от музыки друга, как от сильного порывистого ветра. – Не, кореш, я предпочел оставить это дело соплякам.

– Неужели совсем ни на чем? – едва слышался в космической какофонии голос Джон-Тома.

– Ну-у… – Выдр поразмыслил. – Кой-че за душой имеется. Правда, хвастаться этим я не люблю – вдоволь у меня других достоинств. Када подворачивается барабан, я не упускаю случая на нем попрыгать.

Джон-Том воодушевился: ударный контрапункт – как раз то, что нужно.

К сожалению, он не располагал необходимым инструментом, и недосуг было заказывать его благожелателю из другого измерения.

Иными словами, рассчитывать, как обычно, приходилось только на себя.

– Простенький, прямолинейный ритм, – сказал он выдру. – Чтобы только подчеркнуть игру дуары, поддержать меня!

Он снова запел, на ходу изобретая стихи на мелодию Купер. В сравнении с вещами, которые он раньше пытался переложить на чаропесни, это колдовство выглядело совсем простеньким.

Все это время от дуары шел фиолетовый дым с синеватым оттенком. И вдруг облако начало шириться, расти. Джон-Тома это встревожило, он не знал, что теперь делать, – разве только замолчать.

Облако расползалось, набухало. Чаропевец уже готов был прекратить игру, но тут дым рассеялся, и выяснилось, что сомнения были напрасны – он добился успеха.

Даже, быть может, чрезмерного.

Появился всего лишь барабан, голубой, с хромированными боками тимпан, зато по габаритам ему не было равных – он лишь чуть-чуть уступал шлюпке. Мадж поднялся и зашагал, кренясь под громовым музыкальным шквалом, который по-прежнему рвался из колонок.

– Вот это да! – сверкая глазами, воскликнул он. – Барабанчик как раз для меня!

Выдр с неподражаемой ловкостью вскарабкался по боку инструмента и встал на крепкий, величиной с танцевальную площадку верх. Скинул с себя лук, колчан, куртку, жилетку, штаны, башмаки – остался в одной шерсти. Джон-Том дал отмашку, Мадж набрал полные легкие воздуха и пустился в дикий, маниакальный пляс, со всем темпераментом, которым природа наградила одних лишь выдр. Танец этот дышал ничем не скованным восторгом, страстью, нестареющей и даже невзрослеющей жизнью. А еще в нем был ритм, столь необходимый Джон-Тому. И ритм этот, как пресловутая последняя соломинка, что сломала хребет верблюду, решил исход противостояния.

Мадж отбивал сумасшедшую чечетку на бробдиньягском барабане, гигантские динамики исторгали усовершенствованную Джон-Томом куперовскую классику – и вдруг кладбищенская свита Иеронима Хинкеля взорвалась, разлетелась в клочья. Посыпались перья, лохматые клочки кожаных перепонок, кусочки инструментов.

Хинкель осыпал опростоволосившихся прихвостней площадной бранью; сам он ухитрился остаться на месте, вонзив пальцы в песок. Сейчас его пение мало чем отличалось от истошного визга. Гитара повисла на вершине дерева бесформенным комом из струн и фанерного крошева. Губную гармонику, расплющенную в листок, вместе с хором унес на юг поднятый колонками ветер.