Кэтрин Фишер - Оракул

— Давай! — заорал он в темноту.

У него за спиной, едва не задев по пяткам, скользнула вниз решетка. Потом еще и еще одна.

Взревев от ярости, Шакал отшвырнул его, вскочил на ноги.

— Уходим! Уходим! — вопил он, но его людям путь к отступлению был уже отрезан. Они встали спиной к спине, обнажили ножи, занесли лопаты.

Еще одна решетка. Она с грохотом опустилась между Шакалом и его людьми. Издав оглушительный рев, Лис бросился на ржавые прутья. Они загудели, но выдержали.

Сетис сражался не на жизнь, а на смерть. Рослый грабитель был проворен и очень силен; он схватил Сетиса за горло и начал душить.

— Ты нас предал! — в ярости шипел он. Сетис судорожно задергался, вскинул колени, изо всех сил двинул локтем назад. Раздался вскрик, нож упал на землю. Шакал попытался его поднять, но из темноты высунулась тонкая белая рука и отшвырнула нож в сторону. И в схватку вступил Орфет. Сетис упал, хватаясь за горло, в ушах звенели яростные вопли, лязг металла, смертельный хруст ударов, потом они сменились глухой бездыханной тишиной.

Залитый светом факелов коридор куда-то уплыл. Потом чья-то рука поднесла к его губам флягу, и он с жадностью выпил.

Флягу держал Орфет.

— Хватит, — проворчал он.

— Живой?

Сетис поднес к горлу трясущиеся руки.

— Болит, — простонал он. Потом осмотрелся. Лис и остальные грабители, запертые за решеткой, пожирали их свирепыми взглядами.

— Отныне, красавчик, счет твоей жизни пошел на часы, — одноглазый яростно потряс прутья.

Орфет выпрямился.

— Заткнись. Он жив?

Шакал был распростерт на полу возле металлической двери; рядом с ним на корточках сидел Креон.

— Тяжелая у тебя рука для музыканта. Но он жив!

— Тогда свяжи его.

— Чем?!

— Его поясом. — Орфет повернулся. — Архон! Можно выходить. Опасность миновала.

Алексос вышел из тени. На нем все еще были украшения и серебряный венец, снятые с храмовой статуи, и в призрачном свете факелов он на миг показался неземным существом, далеким и полным гармонии. Потом он снова стал маленьким мальчиком с обезьянкой на плече. Широко раскрытыми глазами он смотрел, как Креон перевернул Шакала на живот и неумело связывает ему руки за спиной.

— Это и есть вор? Он собирался ограбить мою могилу?

— Не ограбит, братишка, пока я его стерегу, — проворчал Креон.

— И не твою могилу, — поправил Сетис, — а Состриса.

Алексос поднял на него глаза.

— Но я и есть Сострис, — тихо промолвил он.

В наступившей тишине Сетис внезапно осознал, как глубоко он во всем этом увяз. И как в этой глубине темно.

Орфет поднял с пола один из оброненных факелов, сунул его между прутьями решетки. Грабители с проклятьями отпрянули.

— Отдайте лопаты и инструменты. Веревки, все, что у вас есть. Живо, а то сгниете тут заживо!

Грабители неуверенно переминались с ноги на ногу. Потом Лис начал разматывать с пояса веревку.

Орфет, не отрываясь, следил за ним.

Сетис встал и, пошатываясь, направился к двери.

Оглядел ее сверху донизу, потом ощупал — совсем как Шакал десять минут назад, — осмотрел свежую печать огромный замок, почувствовал несокрушимую прочность металла.

— Как ее открыть?! — прошептал он. Ответа он не знал.

Он приложил губы к щели между створками и во весь голос заорал:

— Мирани! Мирани, ты нас слышишь?

Время перестало существовать. Оно остановилось.

Н Она лежала здесь целую вечность, погрузившись в забытье. В этом месте ты обитаешь, прежде чем появиться на свет, сюда же и возвращаешься. Пустота вне пространства, черная бездна по ту сторону неба: жаркая и затхлая, полная едва различимых шорохов, шепота, стука падающих капель. Темнота, населенная незримой толпой.

Рядом с ней были другие люди, но они были неподвижны, как и она: нарисованные, мертвые, погребенные под душными слоями золота. Здесь обитали Тени.

Здесь была их могила.

Она вдумалась в это слово, ощутила на языке его вкус.

Могила. Слово гулкое, как эхо. Долгое эхо захлопнувшейся двери, без конца перекатывающееся в голове. Безысходное слово.

Она открыла глаза — может быть, через много десятков лет, а может, она так и лежала с открытыми глаза ми, потому что вокруг ничего не изменилось. Только где-то в глубине разума послышался шепот, какой-то тихий шелест. Он раздражал.

— Уйди, — сонно сказала она и перевернулась на другой бок среди мягких подушек на своей собственной постели в Милосе, однако голос не исчез; он превратился в ласковый шепот моря, в шорох ползущей змеи, в низкий рокот бьющегося сердца. Он стихал и вновь нарастал, как волна, и, несмотря на раздражение, она никак не могла от него отделаться. Шепот становился все громче и громче, теперь в нем различались три мягких слога, повторяемых вновь и вновь.