Кейт Миллер - Книга Полетов

Он бредет по развалинам. Башня, откуда он вышел, высится над прочими строениями, удаляясь ярусами к единственной площадке под самым каменным куполом, открытой всем ветрам. Кое-где в усеивающих здание сводчатых окнах, точно обитатели невиданной голубятни, притулились крылатые обитатели. Он проходит фрагменты громадных статуй, обходит кругом каменную голову, потрогав ухо, внутри изгибов которого вполне мог бы прикорнуть, как кот в складках одеяла Глаз размером в его рост. Что видит камень? Кто высек эти статуи, в какие незапамятные времена? Были те древние скульпторы крылатыми? И осталась ли хоть одна живая душа, знающая историю города, медленно исчезающего в песках?

Позади башни он замечает зелень, и в опускающейся вечерней прохладе вступает в аллеи финиковых пальм, апельсиновых и гранатовых, миндальных и фисташковых деревьев, где воздух напоен ароматом цветения. Пройдя тенями под воркование голубки, он вдруг слышит журчание падающей воды, а потом видит фонтан, что струится из пасти змеи в каменную чашу, реликвию древнего города, питаемую неведомым подземным источником. Оставаясь под деревьями, он глядит на воду, слушая голос фонтана, схожий с голосом моря.

Как сорвавшаяся с неба звезда, совсем юная девушка слетает вниз и, опустившись на кромку каменной чаши, погружает в воду крохотные пальчики. Удерживая равновесие легкими взмахами крыльев, она подставляет ладони струям, так что вода брызжет ей в лицо, попадает в рот. Пальцами она растирает капли по волосам. Погрузив ноги глубже, плещет на них водой и, оставив струйку смеха, вновь устремляется ввысь. Она так и не заметила Пико, которому неловко, точно он тайком подсматривал за священным обрядом, хотя что необычного в девушке, умывающейся у бассейна.

Пройдя назад через ковер упавших фруктов, сквозь стрелы заката, выступает он из-под деревьев, и опять перед ним громадная башня, освещенная последними лучами. Затем она взрывается. Из черных отверстий вырывается рой крылатых людей. Вверх несутся они, летучие, неистовые, кругами уходя в медовый омут. Выше, выше, и сердце Пико рвется из оков бренного тела, руки вздымаются к обитателям воздушных стихий, к его богам, потом ладони опускаются вытереть влажные щеки.

На заре и в сумерках вылетают жители утреннего города из самой высокой башни через окна, эти стены неба, поднимаются в глубину изменчивой дали, играя с ветрами, что служат ей именами. Крылатые немногословны, им нужно совсем мало еды. Небо их обитель и защита, они кормятся ветром и светом. Спят после полудня и по ночам чудесными орлами на краю обрыва, где спальни становятся небом, спрятав голову под крыло, и сны их лишь о полете. Случается, во сне ночной ветерок ерошит их перья, и они расправляют крылья и парят, сонные, над пустыней. Открыв глаза под звездным пологом, увидев далеко внизу развалины, обожженные солнцем кости на полотнище песка, они, кружа, спускаются в свои жилища и возвращаются к снам, забранным в камень. Под благодатью лунного света почивает скудный орден пустыни.

На верхушке башни, в комнате ветров, окруженной колоннами и увенчанной куполом, в шкатулке лежит книга. Шкатулка вырезана из цельного куска черного камня, крышка отполирована мириадами сдутых песчинок.

Однажды ранним утром безмолвный крылатый проводник отводит туда Пико, вверх по лестнице и через круглое отверстие в полу, указывает на шкатулку и взмывает в небо. Скрестив ноги, Пико усаживается перед шкатулкой на пол и поднимает крышку. Книга внутри большого размера, но не толстая. Высвободив её из каменного футляра, он пробегает пальцами по переплету из черного дерева, инкрустированному слоновой костью и золотой проволокой, с выложенным сапфирами и бериллами названием: «КНИГА ПОЛЕТОВ».

Открыта первая страница, и в тот же миг исчезают башня, небо, пустыня, само дыхание и биение его сердца – весь он в книге, Книге Полетов, самой прекрасной из когда-либо им прочитанных. Целый день читает он, если чтением можно назвать порожденное книгой изничтожение его сути. В памяти не остаются ни плотный тяжелый пергамент, ни переплетение орнаментов заглавных букв, многоцветных, будто крылья жуков, ни иллюстрации на разворот, обилием деталей подобные городам, ни чудесные миниатюры, украшающие поля. Не запоминаются умопомрачительная тонкость каллиграфии, рельефность чернил на пергаменте, истрепанные прикосновением бесчисленных пальцев уголки страниц. Когда на исходе дня он закрывает наконец переплет, то с минуту припоминает собственное имя: ведь он был вне своего тела, скитаясь бесплотным духом по зеленым лугам великой истории, главной страсти всей его жизни.