Павел Торопов - Каменный меч

Поднялся крик. Подтверждения и возражения с разных сторон сошлись и закружились в вечном танце — на этот раз, агрессивном, яростном, с каждой секундой всё более и более похожем на битву.

Но битвы не произошло. В один момент танец был остановлен и развеян.

— Я разочарован в тебе. — голос Хардарина звенел болезненной, едва сдерживаемой дрожью, от которой наполнялся поистине громоподобной силой. — Мальчишка… мальчишка, чья голова забита самодовольными мечтами о величии. Ты хочешь красивой легенды? Великой памяти об этом моменте? И готов принести в жертву этим грёзам жизнь своего народа? Ведь именно так и случится — они погибнут. Бегство или гибель — вот альтернатива.

Взгляды отца и сына встретились. Зал Совета Семи оказался будто пленён их противостоянием. Все вновь смотрели на Крондина. Ожидали его ответа.

— Нет. — голос молодого гнома наполнил тишину. — Ещё есть надежда.

— На что?! Выйти с оружием против непобедимой орды и рассчитывать на чудо?!

— Нет. Не на чудо.

Крондин замолчал. Его взгляд медленно пошёл по кругу, касаясь глаз тех, кто присутствовал в зале. Казалось, молодой гном хотел задать какой-то невыразимый вопрос… Получить разрешение. Или просто в последний раз смотрел на мир вокруг. Мир, которому предстояло безвозвратно исчезнуть.

Наконец, взгляд Крондина остановился. Застыл, достигнув конечного пункта.

— Не на чудо. А на настоящее чудо. Правильно, Руд?

Волшебник замер, будто взгляд Крондина пригвоздил его, как бабочку.

— Это — самая главная твоя мечта. Она преследовала тебя гораздо дольше, чем мы дружим. Я не знаю гнома, более самоотверженного, более преданного своему делу. И поэтому я не верю, что за все эти годы ты ничего не придумал. Что у тебя нет ничего на уме сейчас. Ведь так?

— Это… — воздух нехотя вылетел через едва разжавшиеся губы Руда — …безумие…

— Но это возможно. Это может сработать. Ведь так?

— Да…

Волшебник помолчал ещё несколько секунд. И начал говорить. Без радости, без желания, без боли, без страха. Лишь облекая в словесную форму то, что должно было быть облечено.

Это была обречённость. Но не на гибель, а на судьбу, столь великую и тяжёлую, что признать её неизбежность по доброй воле было почти невыносимо. А не признать — невозможно.

Руд говорил. Слова являлись, рождая собой что-то новое, доселе невиданное, самим своим смыслом безвозвратно меняя мир вокруг.

Руд говорил. И гномы вокруг слушали. Слушали, как никогда раньше не слушали сородича, ступившего на тропу магии.

Руд говорил.

— Сынок… — Магнут дрожащими руками вытер пот со лба. — Рудгель… прости… меня… прости нас…

— Ничего, отец. Я понимаю.

— Да… — Крондин грустно улыбнулся. — Это правильно… Всё-таки — мироздание справедливо.

— Что правильно? — Эбит возражал без обычной ярости, скорее по инерции. — Ты думаешь, все вот так вот соберутся и пойдут на такое? Просто потому, что ты прикажешь?

— Я. Никому. Ничего. Не приказываю. — Крондин тоже говорил без ярости. Просто спокойно и неторопливо ставил последний штрих, играл заключительный аккорд. — Время приказов ушло. Наступило время решений. Для всех. Каждый должен выбрать. Попытать удачу, спасаясь бегством. Или попытать удачу, спасая наш народ и нашу страну. И остаться.

— Но… что ты скажешь народу? — Хардарин был растерян. Впервые в жизни. — Как объяснишь им… ТАКОЕ?

Крондин задумался. Но лишь на мгновение.

— Я скажу вам. Скажу вам то, что скажу потом всем. Вы, даоттары, должны знать. Потому что, обратившись к народу, я кое-что пообещаю. Пообещаю не только от себя, но и от вашего имени. Поэтому, вы должны знать. И сделать выбор. Только после этого я смогу сказать всем…

Мы лжём.

Те, кого называют правителями, лидерами… Все те, кто становятся во главе.

Мы лжём. Все и всегда. Такова жизнь. Правда слишком жёсткая. Слишком однозначная. Слишком конкретная. Правда не может создать простую и приятную картину мира, которую жаждут все.

Правда неумолима. Она не может измениться, чтобы удовлетворить нужды множества индивидуальностей, наделённых разными страстями, желаниями и интересами.

Поэтому мы меняем правду. Приукрашиваем её. Ретушируем. Замалчиваем. И тем самым превращаем в ложь.

Тот, кто делает это лучше, правильнее, своевременнее, тот, кто находит нужную дозировку — получает и сохраняет власть. Так бывает всегда.

Но не сегодня.

Сегодня лжи не будет. Сегодня, перед лицом того, что грядёт, я не буду ретушировать и приукрашивать правду. Потому что власть не имеет для меня значения.