Дмитрий Баринов (Дудко) - Ардагаст, царь росов

— Вы тут только мух зимой не боитесь, — презрительно скривила губы Ларишка.

Великий старейшина поник головой, сгорбился, весь словно утонул в своей роскошной шубе. И вдруг вскинул голову и заговорил с неожиданной силой:

— Да, боялся! Двадцать лет всего боялся: сарматов, колдунов, чертей, леших, самой этой Черной земли... Всем угождал, со всеми мирился. На то меня и выбрали люди! И добился я, что выжили два племени и стали одним. Владей им теперь, Солнце-Царь! А меня, если хочешь, казни за измену и сговор с врагами твоими — все тебе поверят. Не могу я быть без страха, как ты или отец твой. А то бы лежали мои косточки неоплаканные в степи под Экзампеем. Или здесь в безвестном омуте. Казни меня или милуй, Солнце-Царь. — Он тяжело опустился на колени.

Вслед за Доброгостом упали на колени его жена и дочь.

— Помилуй батюшку, царь! Он только хорошего людям хотел, а всё зло в Севере от Чернобора шло. Даждьбог-Солнце — из богов самый справедливый и добрый, а у тебя его чаша. — Добряна с надеждой и мольбой глядела в глаза Ардагасту.

— Встаньте! Вы же не холопы, а я не гречин. Милую тебя, великий старейшина, ради дочери твоей отважной. И запомни: я царь не трусов и не холопов, а росов — мужей храбрых и честных.

Трое поднялись с колен. Лицо Добряны светилось радостью, и Зореславичу было приятно смотреть на неё. Нет, не хотел бы он превратить её из лесной царевны в дочь казнённого изменника. Ларишка доверительно сказала девушке:

— Скажи, что у вас надевают на такой праздник? Мы с Ардагастом хотим поехать на санях с Масленицей, а моя сумка с плащом и платьем попала под ноги этим тварям, которых вызывал Чернобор. Всё изорвано, перепачкано...

— А ты лучше вот так: в кольчуге, с мечом. Будешь совсем как Морана, только надень ещё красный плащ.

— А потом меня сожгут, как соломенную Морану? Или только вывезут в поле и одежду сорвут?

Тохарка и северянка дружно рассмеялись.

День выдался на редкость ясный, солнечный, тёплый. Видно, сам Даждьбог решил показать людям: «Вот он я, не сомневайтесь. Вышел уже вместе с Мораной из подземного тёмного царства, принёс вам тепло и свет, а принесу ещё весну и лето, и зелёную траву, и богатый урожай. Только веры в меня, люди, не теряйте». Празднично наряженная толпа лучших мужей, их жён и домочадцев снова собралась перед воротами священного городка. Но ещё больше пришло на праздник воинов царя росов — сарматов, полян, нуров, северян... Они стояли и на горе, и на поле внизу. Только в сам городок уже никто, кроме волхвов и царя с царицей, не смел войти. Все знали: боги покидают святилище, осквернённое зверобогами и их служителями. И за праздничным весельем чувствовалась тревога перед новым, неизвестным, что несли с собой златоволосый царь и его неустрашимые воины, словно вышедшие из иного мира, чуть ли не из самого светлого Ирия.

С поля и из рва уже были убраны трупы людей и животных, и события страшной ночи теперь казались бы удивительной сказкой, если бы не поднимавшиеся из-за леса чёрные, жирные дымы двух костров и не доносившийся оттуда волчий вой. На одном костре сжигали тела колдунов, чтобы тёмные владыки Черной земли не вернулись упырями снова властвовать над ней. На другом вместе лежали тела людей и волков: в ночной битве из росских воинов погибли лишь полтора десятка нуров-оборотней и их серых собратьев. Уцелевшие протяжным воем воздавали им славу.

Изуродованные Золотые ворота прикрывала завеса белого полотна. Перед ней стояли русальцы в масках и волхвы в белых плащах. Среди них выделялись трое в львиных личинах — Вышата и две волхвини. Милана отлёживалась из-за вчерашних ран. Впервые ни одного тёмного волхва или ведьмы на празднике не было, и этому не огорчались даже те, кто сидел ночью в «пекле».

Но вот завесу отдёрнули, и в воротах показалась тройка. Кони были трёх мастей, сивый, рыжий и вороной, — день, солнце и ночь. На санях стояла лодка с мачтой, увенчанной колесом. К мачте было привязано чучело Масленицы с блином и глиняной сковородой в руках, а по бокам его стояли Ардагаст с Ларишкой — уставшие, но довольные и весёлые. Конями правил Сигвульф в медвежьей личине. Впереди его ехал в панцире и шлеме воевода Масленицы — Славобор.

Всем было ясно: едет грозная и могучая богиня смерти. Везут её как покойника — на санях или в лодке, пища её — блины, которыми мёртвых поминают, лицо белое и зубы оскаленные, как у мертвеца. Падать бы перед ней в смертном страхе. Только вот... И кони у Смерти-Зимы неказистые, ещё и рогожами обвязанные, мочалами да лаптями увешанные, и сани старые, и лодка дырявая. А на колесе восседает... Шишок. В дерюгу одетый, соломой подпоясанный, рожа в саже, сам уж изрядно пьян, в руке — амфора греческого вина, другой короб держит с пирогами и прочей снедью. Такие уж люди венеды — смеются и над самой Смертью, даже на похоронах и поминках смеются, чтобы не одолела их тоска смертная, не лишила сил в тёмных лесах, среди лютой зимы.