Егор Фомин - Одиночества нет

— Скажи. Если бы человеку никто никогда не рассказывал про одиночество, он бы его все равно чувствовал?

Лена улыбнулась. Ответ на этот вопрос она уже знала. Ощущение, что трубочист и впрямь был с ней сегодня вечером, усилилось. Она посмотрела в его лукавые глаза и не сдержала улыбки. Он подмигнул.

Через несколько шагов трубочист остановился перед узенькой витриной, закрытой тяжелым деревянным ставнем и дверью с жестяной вывеской «Товары».

— Креативное название, — улыбнулась Лена. — Это что, магазин?

Он кивнул и несколько раз ударил в дверное кольцо.

— А чем тут торгуют?

Трубочист широко улыбнулся.

— Всем, чем нужно, — он чуть подумал и добавил, — кроме книг.

Лена собралась задать еще вопрос, но в этот момент дверь приоткрылась. На пороге обнаружился помятый молодой человек в рваных джинсах и заляпанной майке. Рябое лицо, кольцо в носу, беломорина в углу рта, короткие волосы выкрашены как шерстка трехцветной кошки.

— И? — поежившись, спросил он и выпустил клуб дыма.

— Привет, — сообщил трубочист.

— Тебе чего? — трехцветный парень выудил изо рта папироску и критически ее осмотрел.

— «Маяковской».

Парень зевнул, сунул руку куда-то за дверь и выудил темную бутылку.

— Ага, — сообщил трубочист, оглядывая ее с видимым удовольствием. — Ну, мы пошли.

Хозяин магазинчика кивнул и вяло поинтересовался:

— А деньги?

— Завтра занесу! — отмахнулся трубочист. — Ты же меня…

— Знаю, ага, — мрачно кивнул парень, и захлопнул дверь.

И они пошли дальше по улице.

— Ты что, купил водку? Без пьянства нельзя? — неодобрительно скривилась Лена.

— Водку? Почему ты так подумала?

— «Маяковская» — вполне подходящее название для такого напитка.

Трубочист засмеялся и показал бутылку с сине-белой этикеткой.

— Это же «Северная Гавань»! — не меньше прежнего удивилась девушка.

— Да.

— А почему ты ее назвал «Маяковской»?

— А вот это, — многозначительно сообщил трубочист и даже поднял палец, — он объяснит тебе сам!

— Кто «он»?

— Увидишь.

На следующем перекрестке он свернул направо, потом налево, и так еще несколько раз. Лена уже совершенно не представляла, где они находятся. Пройдя во двор какого-то дома, он остановился перед спуском в полуподвал. Внизу около двери стояла двухметровая деревянная лестница, а над нею горел в жестяном корпусе фонарь. Девушка с удивлением обнаружила, что в нем вместо привычной электрической лампы помещалась масляная лампадка, и живой огонек плясал, разбрасывая неровные отсветы.

Трубочист спустился по ступенькам и открыл незапертую дверь.

— Пришли, — сказал он и улыбнулся. — Будь вежливой, мы в гостях.

Хозяином дома оказался высокий худой старик. Несмотря на поздний час, он был одет в брюки и пиджак, правда, весьма потертые. У него были жилистые руки и ноги, и твердые складки вокруг рта, но при этом замечательно теплые глаза. Правда, это тепло тщательно скрывалось за ворчливым голосом. Он пожурил трубочиста за поздний визит, за неуважение к его сединам, за то, что промозглой ночью таскал по улицам такую милую девушку. Трубочист назвал имя Лены, а хозяина представил как «фонарщика». Тот с удовольствием принял подаренный бальзам, но опять наворчал, что его принимают за старого алкоголика, которому ничего кроме выпивки и принести уже нельзя. Трубочист улыбался в ответ, словно вернулся домой после дальней дороги. Лену усадили за крохотный, истыканный ножом деревянный стол и налили чая с ежевичным вареньем.

— Вот! — тихим потрепанным голосом заявил фонарщик, отпивая бальзам из пузатой керамической кружки. — Я говорил, никто уже и не помнит, что это за напиток! Кому пришло в голову, что нельзя придумать благозвучное название?! «Смотритель маяка»! Чем плохо? Или «Старый маяк»? А! Я тебе расскажу, девочка, что это такое на самом деле. А то ведь уже никто кроме меня и не расскажет. Что ухмыляешься, трубочист? Да, знаю я, знаю, что вы бальзамчик «Маяковской» кличете, а что толку? Все одно никто ничего не помнит. Так вот девочка, маяк над Сосновым заливом видела? Вот. Лет сто пятьдесят назад был там смотритель, он же и лоцманил потихоньку. Ох, же его капитаны да матросы любили! Верили, что он может провести корабль к гавани, что бы ни случилось. Если по дороге домой было туго, потом завсегда заходили к нему с благодарностью. Сначала, конечно, свечку в Никольском соборе ставили, а потом к смотрителю шли. Подарочки ему всякие привозили. А он их своей настоечкой угощал. Замечательная у него была настоечка, один Бог знает, чего он на самом деле туда клал. Но уж как она согревала! Сделаешь глоток, и сразу чувствуется — вернулся домой. После этой настоечки морячки еще три дня кряду гуляли и с ног не падали. Вот так вот. А потом, когда завод этот, «Элику», построили, смотритель уже старый был, они попросили у него рецепт. Он бы его и даром отдал, добрый был, но они ему заплатили за него большие деньги, честь по чести. Правильно сделали. Только название… Решили почему-то, что со словом «маяк» ничего благозвучного не придумаешь, и приляпали «Северная Гавань». Оно может и правильно, все ж таки того, смотрителева, рецепта они придерживаться все равно не смогли, что-то проще сделали. Так что уж… Давай, спроси меня, что ж я его тогда пью, раз ругаю. А я отвечу, что пью, потому что помню. Так-то.