Иван Катавасов: Ярмо Господне

К одному из дальних, но довольно престижных городских кладбищ Филипп с Настей подъехали на закате ясного зимнего дня, почти в сумерках. Ерническое недоумение полупьяного кладбищенского служителя: не поздновато ли? — Филипп резко отмел мрачной репликой.

— Здесь все появляются раньше, чем им хочется. Сюда никому и никогда не поздно, сударь мой.

Тон ответа и явный смысл, в каком его сударем назвали, четко поставили на место нагловатого работничка из сферы ритуальных услуг. Он не рискнул далее навязывать какой-нибудь похоронный сервис ни хмурому Филиппу, ни Насте, раздраженным взмахом руки звучно активировавшей противоугонную систему на желто-белом «лендровере».

Покамест не смеркалось, но солнце непреложно садилось. Переступая через сгущающиеся длинные тени, по утоптанной снежной тропе они вдвоем направились к недавним погребениям.

Филипп нес в руках букет из дюжины темно-красных роз. Специально, по три цветка на каждую из четырех могил.

Неистребимые языческие поверия-суеверия касательно четных-нечетных чисел, он пренебрежно отвергал, полагая их несовместимыми с истинной православной верой. Хотя и не считал большим грехом пошловатую суеверность тех, кто твердокаменно верует во что-либо материальное и вещественное. Или же творит навязчивые приметы из ложной мистики числовых построений.

Едва скрывшись в лабиринте могильных памятников, каменных и железных оград, частых кустов и редких сосен, Филипп с Настей одновременно повернулись и молча долго провожали пристальным взором уходящее за гребень далекого леса подслеповатое зимнее светило. С последним лучом солнца они заедино, слитно осенили себя крестным знамением и только затем прошли к четырем беломраморным стелам на общем огороженном участке.

Кресты-барельефы, надписи даже в сумеречный час заката блистают свежей золотой краской, стальная изгородь серебряно посверкивает. Траурные венки с фальшивыми цветами убраны; огороженная могильная территория чисто подметена; у первого слева памятника лежит белый букет свежесрезанных хризантем. К сороковому дню успения четыре могилы подобающим образом бережно благоустроены…

По-разному суждено умирать людям. Чаще поодиночке им положено оставлять юдоль земную. Но иногда купно, в один и тот же день и час их бессмертные души расстаются с бренными и тленными телами. Четыре одинаковых даты на обелисках говорили о единовременном и безвременном упокоении близких Филиппа Ирнеева.

Настя взяла из рук Филиппа букет и принялась раскладывать красные розы по глазурованным керамическим чашам у подножия памятников. Весной она обязательно посадит в них цветы, не требующие частого полива. Изредка цветики польет какой-нибудь проплаченный ханыга, вроде того пьяноватого придурка мортуса на кладбищенской парковке, что чуть было не поздравил их со старым Новым годом. «Мог бы лишиться здоровья полностью или частично, секуляр-недоумок».

— Фил, ну не терзайся ты так! В случившемся нет ни капельки твоей вины. Это наша судьба и Божье Провидение.

Вспомни евангельского Симона Киринеянина. Ни тебя, ни меня никто ведь тоже не спросил, хотим мы или нет нести бремя наше, яко он Крест Господень.

— Понятно, Настена, прекрасно знаю, патер ностер. Ярмо верных рабов Божиих тягостнее коромысла диавольска. Весомость духа истинного превосходит тягости плоти тварной…

Но вот по-простому, как человек, простить себе не могу. Мог бы все-таки успеть их спасти, кабы сообразил, понял, олух царя небесного, какое было у меня дурное предчувствие.

— Фил! Такое превышает наши знания и силы. Про меня говорить нечего, стопудово. Но и тебе не дано предвидеть, предусмотреть всё и вся.