Дмитрий Ахметшин: Туда, где седой монгол

— Меня зовут Керме.

— Тушкан, значит… слепой тушкан. Поведай же нам, как ты сюда попала?

— Мне показывали дорогу прожилки на листе. Я шла туда, куда тянулись корни сосен. Бежала следом за рекой. А когда я боялась, меня вёл за руку муж мой ветер.

— Ты на самом…еле очень храбрая, — скрипуче сказал полный. Он, должно быть, знал, какое впечатление оставляет голос у людей, поэтому старался говорить потише, но отдельные звуки всё равно получались громкими. — Наверное, в степи только и складывают песни, что о слепом тушкане, и в каждом аиле считают тебя своей дочерью, и гордых отцов наберётся несколько десятков. Зачем тебе был нужен тот старый кам? Я неплохо…ал его в свое время.

— Чтобы спасти моего маленького. Он умирает.

Керме кое-как села, и положила обе руки на живот, пытаясь ощутить ток крови. Седой чуть отодвинулся, но остался сидеть на корточках рядом.

— Ты больна? — спросил он.

Девушка дёрнула подбородком, и выбившиеся из косы волосы прилипли к влажным губам.

— Это его что-то грызёт изнутри. Зараза. Что-то вроде жабы сидит в его сердечке и дрыгает лапками. Но тут, конечно, виновата я.

Керме прекрасно умела чувствовать настроение овец. Они смотрели на пришельца с восторгом и обожанием, и, словно бы, с некой надеждой. Здесь, в её голове, он разулся — по-простому, наступая носками на пятки сапог.

А в настоящем шатре пусто. Тяжёлый животный запах, начисто обглоданные кости каких-то зверьков. Куча засохших экскрементов совсем недалеко. Все эти голоса ей мерещатся, — подумала Керме. Попыталась нащупать языком на губах хоть каплю воды, которой её недавно поили. — Может, белая змея, которая путешествует по её крови, уже убила малыша, проникла в голову, и вовсю развлекается, рисуя в её воображении несуществующих людей.

Знали бы ещё эти люди, что их не существует…

По шелесту шагов Керме поняла, что монгол прогулялся по шатру и присел на подушки для гостей. Конечно, в шатре в её голове были самые мягкие и самые душистые подушки, которые только можно вообразить. Всё там было ей по душе, кроме гниющего трупа лошади, и этих мух.

Длинношеий остался стоять на пороге. Он пыхтел себе под нос, видимо, оглядывая её обитель, и качал головой. Кто бы мог сказать, одобрительно, или же с укоризной.

Седой спросил:

— Может, ты простудилась? У тебя лицо степной дочери. Может, холодный горный воздух пришёлся тебе не по нраву?

— Я не знаю, — Керме чувствовала, как по щекам её катятся крупные слёзы. — Он больше не разговаривает со мной. Он забрался в свою нору со змеями и засыпал вход. Отрава не попадает больше в мою кровь, но и моя, чистая кровь, не может к нему пробиться. Я знаю, как ему больно. У меня болит всё так, будто муравейник злых муравьёв грызёт меня изнутри, но это лишь отголоски той боли, которую испытывает он.

— А раньше — …азговаривал? — в голосе длинношеего проснулось удивление. Правда, на какой-то краткий миг оно показалось Керме наигранным.

— Конечно, разговаривал. Ты, может быть, не знаешь, но все маленькие разговаривают со своими мамами.

На самом деле Керме была вовсе в этом не уверена. Но её вдруг стал раздражать этот толстяк, хотя она по-прежнему обращалась к нему с отчаянной надеждой. Ей больше не к кому было обратиться.

— И что же он тебе говорил? — спросил седой.

О нет, он никуда не прошёл, да и нет здесь никакой подушки для гостей. Останки заговоров и черепки давно минувших чудес, которые шаман когда-то водил за собой, словно послушных лошадей. Стоит здесь, рядом, брезгливо трогая носком сапога истлевшие ковры, смотрит на неё. Может быть, в задумчивости крутит между пальцами ус.

Керме рассказала о Растяпе, о том, как он впервые заговорил внутри неё. Когда она закончила, седой монгол повернулся к своему спутнику.

— Ты знаешь что-нибудь об этом?

Длинношеий издал горлом странный звук.

— Ну, я не уверен. Столько всего происходит в мире каждую секунду.

— Так подумай. Ты мой конь.

— Конь? — переспросила Керме и тут же обругала своё лезущее даже в самые отчаянные минуты наружу любопытство.

Однако седой монгол ответил благожелательно:

— Это мой небесный конь, конь с лебедиными крыльями, который разносит в клюве мои поручения по всем степям и приносит мне обратно новости. Какой народ погиб, какой раскололся на два народа. Где сдвинулась с места скала, где море вышло из берегов. Родились ли у козы в затерянном среди вечных снегов аиле козлятки. Когда кто-то взывает ко мне, перед ним, как верный страж, встаёт мой конь и пропускает ко мне, только если у того доброе сердце и чистые намерения.