Уильям Николсон - Последнее пророчество

Кто же ты? Почему ты так ненавидишь нас?

Нападение было столь жестоким, столь безжалостным, что Кестрель чудилось, будто ее разорвали на части, опустошив душу. Кем бы ни были неизвестные захватчики, они явно собирались уничтожить всех горожан, и, возможно, им удалось достичь своей цели. С тех пор как девушка покинула арену, она не видела ни единой живой души. Возможно, из всех мантхов выжила одна Кесс. И ведь неизвестный враг хотел убить и ее…

Но почему?

Внезапно в девушке пробудилась спавшая до сей поры ярость. Все в Кесс взбунтовалось против неизвестного зла.

Я не позволю вам уничтожить меня!

Кестрель взглянула на юг, на громадный серый океан, грозно вздымавший свои волны. Затем последний раз бросила взгляд на Арамант. Посмотрев на восток, девушка поняла, что враги — убийцы, поджигатели городов — ушли именно в этом направлении. Жесткая прибрежная трава была смята широкой полосой, неподалеку грудой лежали мертвые тела.

Ей оставалось только идти следом. Может быть, ее семья погибла. Может быть, погибло все племя мантхов. Только ее враг еще жив. Одно это поможет пережить гибель города. Одно это даст ей силы выжить.

Я отомщу.

Эта простая мысль наполнила Кесс силой, лучше, чем пища или вода. Опьяненная яростью и болью, Кестрель протянула руки к небу и громко произнесла, почти прокричала своему неизвестному врагу — врагу, который не мог услышать и вряд ли догадывался о ее существовании и которому теперь нигде от нее не укрыться:

— Я иду за тобой! Я найду тебя и уничтожу! Клянусь!

Весь первый день пути от Араманта пленники могли видеть позади дымящиеся руины родного города. Сначала они постоянно оборачивались, словно что-то заставляло людей глядеть на то, как догорает их потерянный рай, и заливаться слезами при виде руин. Но вскоре умирающий город превратился лишь в пятнышко на горизонте, все слезы были выплаканы, и рабы смотрели только перед собой.

Бомен решительно шагал вместе со своей семьей, изо всех сил пытаясь дотянуться до Кестрель, почувствовать знакомые вибрации разума сестры. Однако сейчас он ничего не ощущал.

Мариус Симеон Ортиз медленно ехал вдоль колонны пленников. Бомен, заметив его приближение, отогнал дрему и мысленно устремился к разуму всадника. Этот человек отнял у него все, даже Кестрель. Этот человек — враг. Твердо и решительно Бо смотрел на рыжеватого незнакомца на лошади и изучал его мысли, пытаясь узнать о нем больше.

Ортиз заметил, что на него пристально пялится какой-то молодой раб. На мгновение их глаза встретились. Затем Ортиз равнодушно проехал мимо. Множество рабов разглядывало военачальника, когда он проезжал мимо. Ясно, что его ненавидят, но только молча, не смея сказать ни слова. Люди усвоили, что наказание будет быстрым и жестоким. И лишь несколько секунд спустя Ортиз осознал, что юноша смотрел на него как-то странно. Полководец ехал вдоль колонны, испытывая необычное чувство. Этот взгляд не был взглядом жертвы, этот взгляд не принадлежал рабу — Ортизу даже показалось, что он встретился глазами с равным. Непостижимым образом в миг, когда их взоры скрестились, пленный юноша смог заглянуть в душу военачальника. Что он там увидел? Ортиз не любил копаться в себе — для подобных пустяков он был слишком честолюбив и деятелен. Однако сейчас полководцу стало интересно.

Ортиз повернул коня и поехал назад, разыскивая Бомена.

— Ты, — мечом, заправленным в ножны, полководец ткнул юношу в плечо. — Имя?

— Бомен Хаз.

Ортиз поехал вдоль колонны, стараясь держаться рядом с Бо.

— Почему ты так смотрел на меня?

Бомен не ответил. Вместо этого он повернулся и еще раз заглянул в глаза Ортиза. На сей раз, так как военачальник обращался прямо к нему, Бомену удалось еще глубже проникнуть в мысли врага. Всадник вздрогнул, словно ужаленный, резко отвел глаза и пришпорил коня.

«Да как он смеет!» — внутренне негодовал Ортиз, рысью приближаясь к началу колонны. Он вряд ли смог бы выразить словами то, что почувствовал, — слишком встревожили Ортиза эти ощущения. Правда, одно полководец понял четко: раб по имени Бомен Хаз смог заглянуть ему в душу и прочел в ней все.

Рабов не заковали в цепи и даже не связали веревками. Они брели, как кому вздумается. Маленьким детям и старикам приходилось особенно тяжело, поэтому самые сильные и молодые мужчины несли тех, кто не мог идти. Это не было просто проявлением доброты, ибо отставших рабов убивали «чистильщики» — всадники, ехавшие в конце длинной колонны.