Уильям Николсон - Последнее пророчество

— Посмотри, найдется ли что-нибудь поесть.

Пинто кивнула и направилась к повозке. Она взяла два куска хлеба из их драгоценных запасов. Толстая женщина без слов взяла хлеб и предложила маленький кусочек своей спутнице. Та несколько мгновений подержала кусок в руке, а затем выронила на землю.

— Не делай так! — сказала Пинто смятенно. — У нас не хватит еды, чтобы прокормить всех.

Женщина вздохнула и обернулась к Пинто. Затем посмотрела на кусочек хлеба под ногами. Медленно подняла его с земли и протянула Пинто.

— Прости, — произнесла она тихо и печально.

— Ах, бесценная моя. — Толстуха зашлась рыданием. — Моя бесценная должна съесть хоть немного, иначе она умрет, и что тогда делать Ланки?

— Тише, — сказал Мампо.

Но было уже поздно. Рыдания Ланки разбудили Бомена. Он привстал, и его движение заставило проснуться Кестрель. Бомен удивленно уставился на освещенный светом костра призрак Йодиллы Сихараси. Все еще в свадебном платье, но уже без вуали, она смотрела на него с нежной грустью на прекрасном лице. Думая, что все это сон и сейчас он проснется, а видение улетит, Бомен протянул руку и произнес:

— Не уходи!

Кестрель встала и взволнованно воскликнула:

— Сирей!

— Ах, Кесс! — Наконец и Сирей залилась слезами, давно уже ждавшими выхода, и упала в объятия подруги.

— Тише, детка, — говорила Ланки, облегченно вздыхая. — Тише, вот твоя подруга, она все сделает как надо.

— Кто это? — тихо спросила Пинто у Мампо.

— Это принцесса, которая приехала в Доминат, чтобы выйти замуж.

Кестрель успокоила Сирей и заставила ее рассказать обо всем, что случилось.

— Зохон захватил папу и маму, он убивает всех и твердит, что собирается жениться на мне. Но я его ненавижу, я лучше уйду с тобой, потому что ты моя… — рыдания прервали ее речь, — ты моя… ты моя подруга.

— Сирей, — мягко проговорила Кестрель. — Ты не из нашего народа. Ты будешь чувствовать себя чужой среди нас. У нас нет принцесс, нет вуалей. Мы обычные люди.

— А я и хочу быть такой, как вы. Вот, смотри, я уже не ношу вуаль. Я позволила ему увидеть меня. — Сирей показала на Мампо. — Больше ни один мужчина не видел меня. Ах да, твой брат видел. — Йодилла обернулась и обнаружила, что Бомен пристально смотрит на нее. — Он думал, что я — просто служанка. И сейчас, наверное, так думает. Ланки, ты больше не будешь мне прислуживать. Мы с тобой становимся обычными людьми прямо сейчас. Ты можешь оставаться моей подругой.

Ланки смутилась.

— Я не знаю, как это — быть подругой. Я умею только служить.

Сирей все еще смотрела на Бомена.

— Ты не возражаешь, если мы пойдем с вами?

Бомен промолчал.

— Почему он не разговаривает со мной?

— Ты тут ни при чем, Сирей, — промолвила Кестрель. — Ему тяжело разговаривать после… после того, как он покинул дворец.

— Нет, это из-за меня. Он считает меня дурочкой. Но он же сказал, чтобы я не уходила. — Губы Сирей упрямо сжались, словно Бомен отрицал это. — Ты так сказал, и теперь я не уйду.

— Давай поговорим об этом утром, — сказала Кестрель. К Сирей уже вернулась решительность.

— Здесь не о чем говорить. Я пойду с вами и больше не буду принцессой, и любой может смотреть на меня, если захочет, пусть хоть все глаза проглядит. — Она обернулась к Пинто, которая действительно таращилась на нее во все глаза. — Даже маленькие девочки.

Пинто не испугалась.

— Я смотрю на того, на кого хочу.

— Я рада, что ты находишь меня интересной.

— Ты не интересная, — сказала Пинто. — Так, всего лишь красивая.

— Ах, ах! — воскликнула Сирей. — Ланки, ударь ее! Выколи ей глаза! Ах ты, маленькая злючка! Как ты смеешь так разговаривать со мной, я… я… нет, я уже не… Ах! Я не знаю, кто я теперь…

— Пошли, — ласково сказала Кестрель. — Ты можешь лечь рядом со мной, а Ланки будет спать с другой стороны. Хорошо, Ланки? Мы ляжем совсем близко от огня, так что не замерзнем.

Некоторое время спустя все с ворчанием устроились на земле, кроме Мампо, который настаивал на том, что должен и дальше сторожить, и Бомена, утверждавшего, что выспался.

Мампо испытывал перед Боменом легкое благоговение. Бо стал таким спокойным и серьезным. Они с Мампо были почти ровесниками, однако казалось, что Бомен гораздо старше. Как будто он возвратился из далекого путешествия, где узнал то, чего никто, кроме него, не знает. Мампо ни за что бы не решился расспрашивать друга, если бы сейчас, глубокой ночью, Бомен не заговорил сам.

— Ты помнишь Морах?