Ник Перумов - Тёрн

— До Семме — можешь, уважаемый мэтр. Моё слово твёрдое.

— И моё тоже, — влез Брабер. — Небось эти таэнги уже такого там без меня понапризывали…

— То, что они призывают, ведь всё равно обречено? — удивилась Гончая. — Так вроДе бы ты говорил, Тёрн?

Тот кивнул.

— Пока оно, «обречённое», сдохнет, — заворчал Брабер, — луны успеют трижды на ущерб уйти и трижды народиться. Знаешь, сколько за это время натворить всего можно?.

— Я тоже пойду с тобой, Тёрн, — тихонько сказала вдруг сидха. — До самого Долье. Можно? Если там бьются с Некрополисом… у них передо мной должок, да.

— Грм! — Гончая аж подпрыгнула. — Тут уже собирают новый керван? Так я первая. Мне со старыми хозяевами тоже есть за что переведаться.

— А ты, Брабер? Вернёшься домой?

— Поглядим, — отвернулся гном и почему-то уставился в землю. — Мож, и так, а мож, и нет.

— Как хотите, — Ксарбирус не мог не оставить за собой последнего слова. — Но это крайне неразумно…

— Такие уж мы, мэтр, — без тени улыбки поклонился Тёрн, — неразумные.

— А те призраки? — напомнил остальным гном. — Они-то что? Откуда?

— Призраки, они да… — сощурился Ксарбирус. — Имей в виду, Тёрн, они ведь преследуют не кого-то, а именно тебя. А вот почему их четыре… Что-то мне кажется, что они — как чешуеспинки, если оторвать хвост — отрастёт новый. Ты разорвал того призрака, Тёрн, разорвал — но не уничтожил. И он, мне кажется… размножился.

— Как в сказках, — осторожно заметила сидха. — Когда у чудища вместо отрубленной головы вырастает три новых…

— Никогда не слышал о таких призраках! — заявил Брабер.

— Ты, друг мой гном, о многом не слыхал, — Ксарбирус покровительственно похлопал охотника за демонами по плечу, — но это ещё не значит, что этого не существует.

— Мне кажется, они не размножились, — покачал головой дхусс. — Ту тень… я бил наверняка. С запасом. Нет, похоже, они пришли с того же плана, что и наши крылатые гости.

Терпеть не могу спорить, когда не имею достаточного фактологического материала, — высокомерно объявил алхимик. — И вообще, нам тут больше нечего делать. Завтра я уже хочу встретить лиг за пять отсюда. Лучше, конечно, за десять, но столько моим старым ногам не отмахать. Сегодня отдохнём, а завтра — в дорогу!

— Тёрн… Тёрн? — М-м?

— Тёрн, что с нами становится, когда мы умираем?

Двое сидели на самом краю головокружительного обрыва. Небо щедро осыпало самоё себя звёздами, и отражения их покачивались на спокойно идущей прибойной волне. Высоко-высоко над их головами проносились духи ветров, но ни один из них не решился снизиться и побеспокоить этих, казалось бы, презренных, не умеющих летать двуногих. Тёплая летняя ночь собрала с приморских лугов лучшие свои ароматы, дохнула облаками беззаботно танцующих светляков, далеко внизу, где утёсы мочили каменные ноги в пене прибоя, тоже перемигивались огоньки — на мачтах рыбачьих посудин, спешащих воспользоваться короткими часами темноты, загрести сетями как можно больше поднимающихся сейчас к поверхности обитателей глубин.

— Так что с нами будет, когда… когда нас не станет?

Голова Гончей почти касалась его плеча, выступающих прямо из плоти шипов. Руками Стайни обхватила колени, подтянув их к самому подбородку.

Сам дхусс устроился, свесив ноги с края вниз, в пропасть. Рядом лежал посох. — Почему ты думаешь, что я могу знать ответ?

— Ты знаешь. Ты же всё знаешь, просто сказать не можешь. Вернее, можешь, но мы не поймём. Вот ты нас и учишь. Учишь ведь, верно?

— Стайни, — Тёрн повернулся к девушке, взглянул прямо в глаза, и та немедля просияла. — Разве я похож на учителя? На того, кто открывал бы тайны жизни и смерти?

— Не смейся, дхусс, но похож ты именно на него.

— Знаешь, Стайни, однажды я встретил именно что великого учителя. И задал ему тот же вопрос.

— Где? Где ж ты его встретил?

— Неважно, Стайни. Встретил. В крошечной хижине, посреди старого леса, над чистым озером. Он жил там долго, ужасно долго, как мне говорили. И я его спросил…

— Что с нами будет, когда мы умрём?

— Нет. Почему он, владея великой силой, дает ей прозябать в безвестности? Почему он ничего не делает, чтобы даже не бороться со злом — оно многолико, — но с болью, страданием, болезнями, горем? И знаешь, что он мне ответил?

Стайни промолчала, вся превратившись в слух. Ладонь её словно бы случайно легла на сгиб Тёрнова локтя.

— Он как раз и сказал, что боль и страдания, болезни, горе — на самом деле не важны. А самый главный вопрос — что с нами случается, когда наши взоры гаснут и сердца перестают биться. Он считал, что смертный может после гибели тела пополнить сонмы духов, но для этого, утверждалось, нужно посвятить подготовке всю жизнь. Чувства затуманивают белизну души, отягощают её. Чем больше ты заботишься о других — или о себе, нет разницы, — тем тяжелее твоей душе сбросить оковы отжившей плоти. Чем больше желаний, переживаний, всего подобного — тем вернее смерть души, как он говорил. И потому жил в лесной хижине, питаясь кореньями, орехами да листьями водяного блюда. Никому не помогая и ни у кого не прося помощи.