Лорел Гамильтон - Ласка сумрака

Я терпела такую вот маленькую смерть годами, дюйм за дюймом умирая на краю человеческого моря. Дойл нашел меня и привел обратно к фейри. Он собрал воедино все мои частички, которые мне пришлось отбросить, чтобы сойти за человека, сойти за низшего фейри. Если я отвергну его сейчас, обретет ли он когда-нибудь снова эту часть самого себя?

– Все будет в порядке, Рис, – сказала я, но глядела я не на него, я глядела на Дойла.

– Уверена?

Дойл повернулся и прорычал голосом настолько низким, звериным, что трудно было разобрать слова:

– Ты слышал ее. Теперь уходи.

Рис слегка поклонился и закрыл дверь за собой. Дойл снова обратил взгляд ко мне и скорее прорычал, чем проговорил:

– Ты этого хочешь?

Он давал мне последний шанс сказать "нет". Но тело его покоилось на моем, пальцы вонзались в мои бедра, когда он это говорил. Его мозг и язык пытались дать мне выход, хотя тело этому противилось.

Я вздрогнула под весом его тела и закрыла глаза. Он зарычал мне в лицо, и звук прошел сквозь его тело, вибрацией отдался во мне с головы до ног, как будто звук нащупывал те местечки, которых его тело еще не касалось.

И даже сейчас, когда его тело прижимало меня, исторгая слабые звуки из моего горла, он рычал:

– Ты этого хочешь?

– Хочу.

Его рука скользнула с моего бедра к трусикам. Шелк разорвался с влажным звуком, похожим на звук расступающейся под ножом кожи. Я дернулась всем телом, когда он содрал шелковую помеху и вжался грубой материей джинсов в мою наготу. Он вдавливался в меня, пока я не вскрикнула, наполовину от удовольствия, наполовину от боли.

Он подвинул меня по постели ровно настолько, чтобы вцепиться в свои штаны. Пряжка расстегнулась, пуговица, молния, все соскользнуло вниз – и я впервые увидела его обнаженным. Он был длинным и мощным, совершенным.

А потом мы любили друг друга.

Моя кожа начала светиться, словно я проглотила луну, и его темная кожа заблистала в ответ, наполняясь всеми красками, которые я видела недавно в его глазах. Как будто он был темным стоячим прудом, отражавшим луну, а луной была я. Яркие танцующие блики плыли под его кожей, и комната освещалась все ярче и ярче, словно мы оба горели в цветном пламени. Мы отбрасывали тени на стены, на потолок, словно лежали в центре огромного источника света, огромного пламени, и мы стали этим светом, этим пламенем, этим жаром.

Наша кожа будто сплавлялась воедино, и я чувствовала, как эти танцующие огни текут по мне. Я просачивалась в его темное сияние, и мой белый свет поглощал его, и где-то посреди всего этого он бросил меня в оргазм, вопящую, кричащую, тонущую в наслаждении настолько остром, что оно походило на боль. Я слышала, как он закричал, слышала этот лающий вой, но в этот момент мне было все равно. Он мог вырвать мне глотку, и я умерла бы с улыбкой.

Я пришла в себя под рухнувшим на меня Дойлом. Он дышал с трудом, спина его была покрыта потом пополам с кровью. Я подняла руки: они были окровавлены, кровь светилась неоном на меркнущем белом сиянии. В последний миг забытья я расцарапала ему спину. Я ощутила первый укол боли и обнаружила след его зубов у себя на плече, сочащийся кровью, слегка побаливающий, но еще не слишком. Ничто не могло слишком болеть, пока тело Дойла еще лежало на моем, пока он еще был внутри меня, пока мы оба старались припомнить, как можно дышать, как существовать снова в наших собственных телах.

Его первыми осмысленными словами были:

– Я не сделал тебе больно?

Я притронулась окровавленными пальцами к укусу на плече, смешав два неоновых сияния, как смешивают краски, и поднесла пальцы к его лицу.

– Думаю, мне надо задать тебе тот же вопрос.

Он потянулся рукой к своей окровавленной спине, словно не чувствовал ее до этой минуты. Приподнялся на локте и уставился на кровь на ладони. Потом запрокинул голову и захохотал. Он смеялся, пока не свалился опять на меня, а когда смех стих – он плакал.

Мы лежали, сплетенные, на ложе из волос Дойла. Ощущение было – как тереться о мех всем телом. Головой я устроилась в изгибе его плеча. Он весь был словно теплый мускулистый шелк. Я вела пальцами по его талии, по изгибу бедра – ленивый жест, не совсем сексуальный. Скорее – чтобы увериться, что я могу к нему прикасаться. Несколько минут мы так и лежали, легонько касаясь друг друга. Одна его рука была зажата подо мной, обвивала мою спину, прижимая меня к нему, но не слишком тесно – Дойл оставил место, чтобы вести рукой по моему телу, и хотел дать мне возможность ласкать его. Он хотел чувствовать касание рук, как будто не столько изголодался по сексу, сколько по прикосновениям. Я знала, что люди могут страдать без ласки. Дети могут умереть от недостатка прикосновений, даже если все остальные потребности удовлетворены. Но я не подозревала такого в сидхе, особенно в одной непробиваемой личности, известной как Мрак Королевы.