Никка бросился вперед между нами, протягивая к нему руки.
– Ох, Букка, что сталось с тобой?!
Крошечный человечек на постели несколько секунд оставался неподвижным. Потом, очень медленно, он поднял руку – тоненькую, будто сухая веточка. Он приложил бледно-коричневую крошечную ладонь к сильной коричневой ладони Никки.
Китто поднял вверх лицо, блестящее от слез.
– Букка-Ду, Букка-Ду, что же ты теперь?
Я подумала сперва, что Китто недоговорил фразу; потом я поняла, что это не так. Он спросил именно то, что хотел узнать.
– Вы оба его знаете, – сказал Дойл скорее утвердительно, чем с вопросом.
Никка кивнул, с мучительной нежностью поглаживая крошечную ладонь. Он горячо и быстро заговорил со странными певучими интонациями одного из старых кельтских языков. Речь была слишком быстрой, чтобы я различила слова, но это не был ни валлийский, ни гэльский – шотландский или ирландский, – что, впрочем, оставляло достаточно большой выбор диалектов, да и настоящих языков.
Китто присоединился к беседе, и речь его похожа была на речь Никки, но не совсем – другой диалект, а может, другая эпоха, – различия как между средневековым английским и современным.
Я видела непонимание и горе на лице Китто. Было ясно, что он крайне опечален, найдя этого мужчину в его нынешнем состоянии, но это и все, что я сумела понять.
Наконец Дойл заговорил на современном английском. Может, мои сопровождающие все поняли, но я – нет.
– Никка знал его, когда его вид не слишком отличался от нынешнего, но Китто помнит его таким же, как мы. Он – сидхе. Когда-то Букке поклонялись как богу.
Я вгляделась снова в исковерканную фигуру и поняла, отчего у меня мурашки бежали при одном взгляде на него. Эти огромные карие глаза, этот сильный прямой нос – они были такими же, как у Никки. Я всегда считала, что коричневую кожу и темные глаза Никка унаследовал от фей-крошек, которые числились в его родословной, но теперь, глядя на карлика в постели, я поняла, что ошибалась.
Я смотрела на мужчину с ожившим страхом, потому что вдруг увидела. Как будто кто-то взял сидхе и ужал его до размера крупного кролика. Я не находила слов для того ужасного, что лежало в больничной постели, почти теряясь в ней. И не могла вообразить, как он мог до такого дойти.
– Как? – тихо спросила я и тут же пожалела, что спросила, потому что карлик на постели взглянул на меня огромными глазами на усохшем личике.
Он заговорил на хорошем английском, хоть и с акцентом:
– Я сам довел себя до такого, девочка. Я и только я.
– Нет, – возразил Никка. – Это неправда, Букка.
Карлик покачал головой. Его волосы, коротко стриженные, но густые, сбились от его движения.
– Здесь есть знакомые мне лица, Никка, помимо тебя и гоблина. Есть и другие, кого обожествляли когда-то и кто потерял своих почитателей. Они не иссохли, как я. А я-то отказался отдать свою силу, думая, что это умалит меня! – Он рассмеялся, и от горечи в этом смехе можно было задохнуться. – Посмотри, Никка, посмотри, до чего довели меня гордость и страх.
Я была растеряна, если не сказать больше, но – как это часто бывает в обществе фейри – сами вопросы, которые я хотела бы задать, оказались бы невежливыми.
Карлик повернул свою слишком тяжелую голову, чтобы взглянуть на Китто.
– В последнюю нашу встречу ты казался мне маленьким. – Странно притягательные глаза пристально смотрели на гоблина. – Ты изменился, гоблин.
– Он – сидхе, – сказал Никка.
Букка вроде бы удивился, а потом рассмеялся.
– Подумать только, я столько веков боролся за чистоту нашей крови, препятствовал ее смешиванию с любой другой. Я когда-то считал тебя нечистым созданием, Никка.
Никка продолжал гладить его по руке.
– Это было очень давно, Букка.
– Я не позволил бы никому из чистокровных Букка-Ду смешаться с другими сидхе. А теперь все, что осталось от моей крови, – это такие, как ты, полукровки. – Он с видимым усилием повернул голову. – А все, что осталось от Букка-Гвизенов [19], – это ты, гоблин.
– Среди гоблинов есть и другие моей крови, Букка-Ду. И – видишь лунную кожу этих сидхе? Букка-Гвизены не забыты.
– Может, кожа и осталась, но не волосы и не глаза. Нет, гоблин, они ушли навсегда, и это моя вина. Я не позволял нашему народу соединиться с другими. Мы должны были оставаться скрытым народом и блюсти старый обычай. Сейчас старых обычаев не осталось, гоблин.
– Он – сидхе, – напомнил Дойл. – И признан таковым при Неблагом Дворе.
Читать дальше