Дмитрий Всатен - Оридония и род Людомергов[СИ]

Старательно закрывая уши, людомар приказал ему вернуть мальчика.

— Я его не крал. Вас обманули. Я его купил, — вот тут уж эвр действительно удивился, но оставался неизменно вежлив и предупредителен: — Скажи ему, малыш, я не крал тебя.

— Кто тебе его продал?

— Его отец. Он отдал его за три рочиропса.

— Когда это произошло?

— Когда? Когда… м-м-м… три луны назад… или четыре… впрочем, недавно. У харчевни было, что у стен Онеларка. Это туда идти нужно…

— Я знаю, где Онеларк. Ты врешь. Его отец сказал мне, что ты украл мальчика.

— Он сказал неправду, уверяю вас. — Нижняя челюсть дородного эвра затряслась. Колыхания пошли и по второму и третьему подбородку. Все-таки эти чудовища в олюдском обличье с легкостью могли казаться милыми и покладистыми существами.

— Папа отдал меня, — подтвердил неожиданно мальчик. Он был очень грустен. Его заплаканное лицо содержало следы недавних побоев и грязные разводы.

— Вы слышали, ребенок не врет. Пасмас отдал мне его… и немного себя, — вдруг не удержался и скокетничал эвр. — Он оказал мне очень полезную услугу… там. Мы договорились, что отца сменит сын… а потом он продал его, но с обещанием, что мальчик будет жить хорошо. Я пообещал и сдержу слово… обещаю еще раз…

Мальчик неожиданно сморщился и потрогал рукой себя сзади.

Глаза людомара застила пелена. Он оскалился.

— Малютка, взгляни, как птичка сидит вон там. Видел ли такую когда? — неожиданно обратился к ребенку эвр.

Едва мальчик отвернулся, лицо эвра словно бы съехало на лоб, а его прежнее место заняла огромная пасть, утыканная острыми клыками. Это преображение было бы неожиданным для любого, но только не для людомара. Он не придал никакого значения, что эвр с лицом добродушного толстого щенка вдруг явил собой пасть чудовища.

"Не подходи. Оставь меня. Иди вон", — беззвучно проговорил эвр.

Мальчик обернулся к ним и оскалы мигом сошли с их лиц.

— Хорошо, я вижу, что ты говоришь правду, эвр. Покажи, где твой дом и я уйду, — обратился он к мальчику.

— Вон там, — указал тот в правильном направлении.

Ни ребенок, ни эвр не уловили стремительного движения иисепа, которому людомар дал команду на атаку. Не издав ни звука эвр умер и был стащен с дороги.

Мальчик снова обернулся к людомару и стал молча оглядываться по сторонам.

— Где Пукки? — спросил он боязливо. — Мне нельзя без него. — Он снова потрогал себя сзади.

— Он ушел.

Мальчик еще несколько раз повертел головой и расплакался от радости.

— Верни меня к маме, людомар… пожалуйста, верни… — бросился он к охотнику.

— Идем, — кивнул ему тот.

Они пошли по дороге, а после и вовсе запрыгнули на выехавшую из полей телегу. И никто, никто, кроме людомара не слышал и не чувствовал, как далеко в поле, вместе с ними тяжелой поступью шел иисеп, сжимая в челюстях полу съеденное тело эвра.

Возвращение ребенка не оказалось радостным, как ожидалось. Мужичонка, протрезвев и поняв, что вместе со своей честью он продал у харчевни и честь сына скоро повесился, от чего его жена пришла в еще большее отчаяние. Она билась в истерике в тот момент, когда людомар вошел в покосившуюся хатенку.

— Ой, что же ты наделал-то! — набросилась она на сына. — Папку свел в могилу! — С этими словами она со всей своей бабьей дури начала хлестать ребенка по щекам.

Людомар стоял с заткнутыми пробками ушами и с удивлением смотрел на нее. Охотнику трудно понять то множество эмоций, которые часто охватывают пасмасов. Собственно этим да еще своей грязнотой и бедностью они и знамениты.

Даже рассказ о том, что мальчик никуда не сбегал, а был продан отцом за кристаллы тепла ничего не изменил. Потеряв кормильца, женщина вконец обезумела.

Разум ее просветлел лишь в миг, когда глаза натолкнулись на людомара.

— Ничего не дам! — не своим голосом заорала она. — Прочь! Ничего не получишь!

— Нельзя так, Дорива! — зацыкали на нее со всех сторон.

— Нечего мне ему дать. Нет у меня ничего!

— Надо отдать. Не то вернется он и скот наш порежет.

С чего пасмасы взяли, что людомары мстительны никому доподлино неизвестно, но факт оставался фактом: людомары не испортили ничего ни одному пасмасу, но этого словно и не было — все обвиняли их во вредительстве.

Людомар развернулся и хотел было уходить, но старая и дряхлая старуха в грязном рубище остановила его, преградив путь:

— Уходя — не уйдешь, возратясь — не вернешься! — крикливо припевала она, подпрыгивая. — Убереги нас, Зверобог, от возрата слуги твоего на веки вечные с дурными мыслями. Не уходи от нас, — по-доброму обратилась она к людомару, — а коли пошел, так возьми от нас. Не можем делиться ничем, так хоть плотью своей поделимся с тобой. Возьми вот нас в ней.