Дмитрий Всатен - Оридония и род Людомергов[СИ]

— В путь! — приказал охотник и животное, услыхав эти слова, встрепенулось и слегка рыкнуло.

Пусть к людомару Светлому пролегал по тропе особо нелюбимой людомарами. Высокие охотники вообще не любили тропинки, т. е. пути, которые можно увидеть и на которых можно устроить засаду, поэтому охотник выбрал путь хотя и труднее, но короче.

Спустившись с верхней кроны мека — дерева, на котором находился дом — донад, он не стал спрыгивать на землю, а пустился в путь по нижним ветвям деревьев.

Он шел напрямую к своему фамильному соуну.

На закате он достиг его. Соун представлял собой старый тонкий ствол дерева, надлежащим образом очищенный изнутри. Он ничем не отличался от прочего бурелома, но те, кто знал, что это такое, могли в любое время прийти к нему и подудеть.

Людомары всегда откликались на зов соуна. Помощь людомара стоила немало, но и обращались к ним те, кому было уже нечего терять. Чаще всего это были родители-пасмасы близлежащих селений, дети которых забрели в Редколесье, а после и вовсе уходили в Черный лес, где их могли найти только людомары.

До соуна оставалось пройти всего несколько деревьев, когда оглушительный рев трубы сбил охотника с ветки и чуть не убил.

Людомары обладают очень тонким слухом. Они способны услышать копошение муравьев на расстоянии в десять шагов. Между собой они общаются так тихо, что другие олюди не могут их слышать даже, если приставить их уши прямо ко рту людомара.

Рев соуна был для охотника сродни удару обухом по голове.

Послышалось рычание и рядом с хозяином бесшумно спрыгнул с ветки иисеп.

Людомар встряхнул голов, выбивая из нее звон, поднялся на ноги и, слегка пошатываясь, пошел к соуну.

Рядом с трубой стоял низкорослый мужичок-пасмас. Это был узколобый широколицый и остро смердящий пасмас коих в округе проживало неимоверное количество.

Мужичок хотел было еще подудеть, но охотник рыком его остановил.

Людомар остановился в дюжине шагов от человека, закрыл свои уши ладонями и спросил как можно громче для себя:

— Чего тебе?

— Ась? — не расслышал пасмас.

— Дул зачем? — заорал людомар и тут же охрип.

— Квава пропал.

Людомар нахмурился. Мужичок понял, что ответ недостаточен.

— Сынок мой пропал.

— Не кричи ты так. Он оглохнит жежь!

Словно из-под земли рядом с пасмасом выросла женщина и дернула его за бороду.

— Добрый людомар, — зашептала она, — наш сыночек пропал. Уж третий раз Владыка око свое открыл да нас лицезрел. Третий раз как не видели сыночка нашего, окаянного. Уж я грозила ему вдаль, уж я и поплакала, и к ведьмочке сходила. Прознала та, что в Чернолесье он. Один одинешенек. Страшно ему. — Голос женщины дрогнул и она сбилась. — Верни нам… его… людомар. От нас… от нас… век мы тебе… — И она зарыдала в голос.

Охотник ничего не успел сказать, как она подошла к нему и протянула грязную рубашонку. От нее за версту несло терпким потом, мочой и фекалиями.

Мозг людомара пережил второй после рева трубы шок, столкнувшись в подобным ароматным букетом.

— Его это накидочка… Помоги… помоги, добром да светом-теплом тебя прошу… миленький… помоги. — Она снова заревела.

Охотник кивнул, но тут же вспомнил, что надо идти к Светлому и… снова кивнул.

Дети рождали в душе любого людомара некую странную формацию чувств и ощущений, которую и через века невозможно будет описать даже приблизительно. Эти переживания можно сравнить только с тем, как калека переживает об утрате части плоти или как некто нежно любит то, чего у него никогда не было. Людомары не могли разрождаться от любви между собой, потому что сама раса людомаров была побочной ветвью похотливой страсти доувенов и дремсов. В том было их проклятье.

Никто не знал, чего эротичного находили просветленные доувены в грязных дремсовских женщинах, одетых, как и их мужчины в шкуры, но это имело место быть хотя бы потому, что существовали людомары.

Высокие охотники и мумы — плоды любви пасмасов и тааколов — были двумя расами, которые не воспроизводились.

Людомары не знали детей. А те немногие, кому посчастливилось найти ребенка-людомара, считались самыми счастливыми олюдями в Чернолесье. Таковым был отец охотника — Прыгун.

— Где он пропал? — просил охотник.

— Был с ним вот у рытвины. Они собирали шкуры.

— У смердящей ямы?

— Где? Да, да, у ямы, у города. Он там, — она махнула себе за спину.

— Я пойду сам. Идите домой.

Все время разговора, мужичонка позади жещины стоял словно бы робея, исподлобья смотря на жену и теребя бороду. Людомар уловил его взгляды и понял, что женщину нынче ждет взбучка за то, что влезла в разговор.