Василий Блюм - Мычка

Глядя на приближающихся, Мычка невольно отступил, взглянул с вопросом. Мужик подскочил, оглядев место побоища, прошипел:

— Это что такое? Говори, нечисть лесная!

Пропустив последнюю фразу мимо ушей, Мычка отстраненно произнес:

— Ничего особенного. Потоптали поляну, размялись на кулаках.

У мужика отвисла челюсть. Указывая на распростертых по земле парней, он прохрипел:

— Это ты называешь «размялись»? Да ты же их изувечил, искромсал, тварь!

Мычка взглянул на собеседника с непониманием. Ему предложили бой в неравных условиях, он с трудом выиграл поединок, а теперь, оказывается, еще и виноват.

— Они напали первые, — произнес Мычка, чувствуя странную неловкость. — У нас в деревне кулачные бои обычное дело. Возможно у вас как-то по-другому, но я не знал…

Он еще что-то говорил, объяснял, оправдывался, но ненависть в глазах мужчины не ослабевала, наоборот, лишь разгоралась ярче. Тем временем подошел еще один, остановился рядом. Мычка перевел взгляд, но и в глазах второго не увидел ни участия, ни желания разобраться, лишь тупая черная злость. В окнах ближайших изб начали появляться люди, одни высовывались из-за околиц, другие шли из деревни, но все, как один, смотрели холодно и сурово.

Мычка не успел моргнуть, как его окружили. Уходить нужно было раньше, теперь оставалось лишь ждать. Толпа шумит все громче, напирает. Но, что это? Голоса замолкли, люди принялись оборачиваться, отодвигаться, словно с внешней стороны идет кто-то очень сильный и уважаемый.

Толпа расступилась, появился уже знакомый здоровенный мужик с вислыми усами. К нему тут же подскочили, принялись подобострастно шептать, тыкать пальцами. Он молча слушал. Глаза метались от распростертых парней к Мычке и обратно. Наконец, отмахнувшись от помощников, он сурово произнес:

— Вижу, у вас больше дел нет, как по всяким пустякам собираться.

Подошедший первым мужик возопил:

— Да ты взгляни, что он сделал с твоими…

— Что сделал? — усатый рявкнул так, что мужик присел, а остальные отступили. — Раздал затрещин?

Оправдываясь, мужик произнес:

— Но ведь чужак… Как можно?

Усатый не на шутку рассвирепел, прорычал:

— Да вот так! Один троих положил — хорошо, что чужак — еще лучше. Дольше будут помнить. — Он резко нагнулся, рванул ближайшего парня за плечо так, что тот громко лязгнул зубами, рявкнул: — Чего разлеглись, а ну вставайте, да идите в избу, после поговорим. — Резко, без перехода, мужик успокоился, шагнул к Мычке, негромко процедил: — Что-то ты, паря, шибко часто на глаза попадаешься. — Заметив, что тот открыл рот, сказал с нажимом: — И не надо ничего объяснять, без тебя вижу. Иди, куда шел, да поживее, народ не волнуй.

Возникло сильнейшее желанье объяснить, как-то оправдаться в глазах всех этих людей, но взгляд усатого, пронзительный и тяжелый, прожигает, давит так, что ноги сами собой стали отступать. Комкая в руках плащ и нервно оглядываясь, Мычка сделал шаг, затем еще. Окружающие нехотя расступились, однако не сильно, и пробираясь через толпу, Мычка вжимал голову в плечи, каждое мгновение ожидая болезненного тычка или тяжелого удара.

Однако, обошлось. Похоже, усатый пользовался в деревне определенным уважением, и селяне не осмелились противиться. Выбравшись за пределы толпы, Мычка поспешно зашагал в сторону ближайших изб, затылком ощущая исполненные угрозы взгляды, и с трудом удерживаясь от сильнейшего желания побежать. Лишь когда частокол забора отсек от потока злого внимания, Мычка расслабился, вздохнул с облегченьем.

Две неприятности в один день — не многовато? Похоже, отвернувшись раз, удача и не думала поворачиваться. Хотя, если поразмыслить… Дважды он вышел сухим из воды, мало того, что обошелся без ран и повреждений, так еще и избежал гнева разгневанной толпы. Чем не удача?

Гулять расхотелось. Передвижение по деревне принесло больше сложностей, чем пользы, и Мычка двинулся назад. Прежний путь перекрыли селяне, чьи голоса до сих пор слышны приглушенным гомоном, и Мычка пошел в обход, стараясь по возможности не попадаться местным на глаза. Как говаривал один из старых охотников: два раза не четыре, но стоит задуматься. Думать сейчас хотелось меньше всего, но испытывать судьбу хотелось еще меньше.

Двигаясь перебежками, прячась за заборами и полуразвалившимися сараями, Мычка чувствовал себя лазутчиком в стане чудовищ, кои, по какой-то невероятной случайности, приняли облик людей. Ощущение будоражило, и, одновременно, угнетало. Не такими он представлял чужеземцев, не об этом мечтал, забираясь далеко в лес в расчете найти хижину отшельника, или одну из ушедших семей, что, как говаривали бывалые охотники, живут своей привольной, но странной жизнью.