Екатерина Лесина - Внучка берендеева. Третий лишний (СИ)

И ей нравится это ворчание.

И то как вздыхает он, когда Красава руку на плечо кладет. Успокаивается.

- Завидую, - Беруся легла на бок и руками живот обняла. - А я... он старый уже... и умирает... он знает, что обречен, потому и бесится... спешит... ни одной девки мимо не пропустит. Ублюдков наплодил... все боится, как бы венец царский брату не отошел... книгу завел, в которой всех своих ублюдков поименно... от кого и когда... и сколько лет... знаешь, сколько их?

- Нет, - Красава погладила сестрицу по щеке. - Пустое...

- Нет, не пустое... три дюжины! Представляешь? И ладно бы от холопок рожденные, от рабынь... они и сами не знают, какой крови. И плевать на них. Пусть себе живут, как оно живется. Но есть же и другие! Те, которые от боярских дочек прижиты. А бояре... они меня ненавидят. Я им ничего не сделала, а они ненавидят... ждут и не дождутся, когда помру... трижды травить пытались. Проклинали. Только я проклятия их им же возвращала. И смеялась, когда они кровью захлебывались.

И вновь-то она, сестрица дорогая, сделалась страшна.

Белое лицо.

Черные глаза. Волосы шевелятся. И будто бы не Беруся, подружка давняя, на Красаву глядит, а некто иной, ее тело примеривший.

- Испугала? - он сгинул. - Прости... это все терем. Гадюшник знатный... они одну руку тянут, милостей испрошая, а другую за спиной держат. Кто с ножом, кто с удавкою, кто с ядом... так вот и живем.

Беруся погладила свой живот.

- Когда я поняла, что... то и осознала: не позволят ему родиться. Изведут. И меня, и его... не посмотрят, что дитя невинное. Нет... пока я пустая сижу, то каждый мнит, что царь наиграется, налюбится и отправит меня вслед за второю своею женушкой. Чай, дорога наезжана. И тогда-то вновь станут рядится за место царицы. Да и те, кому он дочек обрюхатил, тоже помалкивают. Небось, надеются, что помрет он, тогда-то и ублюдки их в терем явятся... но если я рожу... законного наследника... если...

- Родишь, конечно, - Красава обняла сестрицу. - Тебе отдохнуть надобно...

- Отец тоже отравить меня пытался. Знаешь?

- Нет, откудова. Может...

- Он сам сказал... я ему хороша была, когда исполняла все, что говорил. А царицей ставши... в тереме до меня не дотянутся... а мне-то... он хотел, чтобы я жену его вылечила. В книге был способ...

- Но ты...

- Есть такая цена, Савушка, которую я не готова платить. Не готова была...

- Он... его... недруги?

Ей страшно было задавать вопрос этакий. И почернели и без того черные глаза Берусины, сделались, что воды мертвого озера.

- Недруги, Савушка, конечно, недруги... хотели нам побольней сделать, - сухие губы коснулись щеки. - Спи... я от них сбежала...

- А царь...

- Есть кому его занять... знаешь, он ведь и не заметит, что я ушла... когда я рядом, взгляда с меня не сводит. А отойду, и забывает... у всякой волшбы своя цена... иную и поднять непросто...

- Спали.

- Кого?

- Книгу, - Красава вцепилась в руку сестрицыну. - Она тебе без нужды... она...

- Говорю ж, украли ее.

- Кто?

- А я откуда ведаю? Знала бы... или не украли, но сама ушла... только знание с собой не забрала... нет, я не помню ее, чтобы всю, но многое на свою беду... или на счастье... а ты спи, Красава... и я буду... у тебя меня искать не станут. Примешь?

- Приму, конечно.

- Вот и ладно... засыпай, - и теплая ладонь скользнула по щеке. Глаза тяжестью налились, но Красава со сном боролась.

Пыталась.

Она помнила, что не желала засыпать, но не имела силы, чтобы пробудиться. Встать... а надо было... плыла она... горела... и мерзла. А после вновь горела. Стояла на берегу. Озеро черным-черно, а сквозь черноту эту будто бы Берусино лицо проглядывает.

Или не ее?

Женщины красивой до того, что сердце замирает.

Женщина эта стоит.

Усмехается.

Палец к губам прижала. Мол, молчи, Красава, что видишь, а иначе столкнут и тебя в воду. А она студеная... хочешь, Красава, тайну расскажу? Такую, которую никто не ведает?

Нет.

Или красавицею сделаю? Ты-то мужа любишь, а вот он тебя... любит ли? Вправду думаешь? Ты не хороша, а в тягости и вовсе подурнела... девка будет... девки из матери красоту тянут. Вот и останешься рыхлою да дебелой. Нет, бросить тебя муж не бросит. Порядочный он. Но разве легче с того?

Заведет полюбовницу.

Холопок-то красивых без меры, ты же...

Нет.

Жарко.

И холодно. Холод у самого сердца, и не дает сгореть вовсе... и Красава в эту искорку холода вцепилась. Знала, что, коль отпустит, то и сгорит.

Не желала.

Держала. Сжимала в мертвеющих пальцах. И дышать становилось легче. Женщина исчезла, зато появился дед. Он ничего не говорил, лишь головой качал укоризненно: мол, дура, искала счастья в большом мире. Забоялась судьбы, которая Божиней покладена, так бери теперь и не жалуйся.