Андрей Грамин - Суженый смерти (СИ)

- Здравствуй, гость. Каким ветром?

- По судьбе так назначено. Возьми, тебе передали, - он отдал старцу крынку, замотанную в платок.

- Дорогой гость с дорогим подарком, - произнес старец, развернув презент и вынув на свет сердце. В анатомии казак не разбирался, но ему показалось, что сердце человеческое. Старец с невероятной быстротой вонзил в сердце зубы, и оторвал здоровенный кусок, который пережевал с утробным урчанием. Ефим понял, зачем Грицко дал указание повесить на шею чеснок. Просто, чтобы участь подарка не постигла и самого гостя. Он подождал, пока старец расправится с сердцем, и заметил, что тот, когда вытер от крови губы, немного помолодел. Он так же был стар, но сгорбленная спина стала прямее, морщины уже не настолько глубоко пронизывали лицо, и во всей фигуре почувствовалось что-то молодецкое и быстрое.

- Все для тебя, дедушка, - подытожил Ефим, в ответ на любезность старца.

- Ну а теперь поговорим. Проходи в дом, чаю заварю, - старик приглашающе отвел руку в сторону крыльца.

- Спасибо за приглашение, но в другой раз. Времени не так уж и много, - вежливо отказал казак.

- Жаль, - произнес старик и печально добавил: - Гости редки у меня, не с кем парой слов на старости лет перекинуться. Одиночество хуже смерти.

Это было произнесено с настолько горькой и проникновенной интонацией, что у Ефима сочувственно сжалось сердце, и он был готов принять предложение старика, но вспомнились слова Грицко о стороже и его приглашениях. К тому же казак приметил в глубине глаз что-то настолько хищное и кровожадное, что отправился бы лучше в гости к голодному медведю, чем к старику.

- К сожалению, не могу, - еще раз отказал он старику.

- Тогда хотя бы чарку вина или киселя выпей, наверное, жажда с дороги мучает? Я сюда тебе вынесу, - гостеприимно изрек старец.

- Нет, спасибо, не хочу, - произнес Ефим, хотя почувствовал, что от жажды в горле и на самом деле резко пересохло. Но он стойко решил держаться, подумав, что дядя не зря приказывал отклонять эти предложения.

- Не голоден ли? У меня все что угодно есть в погребе. Любые блюда за пять минут будут приготовлены.

- Нет, спасибо, - так же ответил гость, хотя от голода под ложечкой сосало не шутя.

- Очень жаль, - сказал на это сторож, с явным сожалением поглядывая на шею человека. - А что это на шее висит? Дай посмотреть.

- Не могу. Мне в детстве мама повесила, и я ей поклялся не снимать никогда. Как не проси, не сниму.

- Думаешь, что хитер? Как бы не так, - старик раскусил, что на его уловки казак вестись и не думает, догадываясь, чем это ему грозит. - Отсюда ты не уйдешь, пока я не разрешу этого. Знай, что все здесь мне подчинено.

- Но не я. Я не отсюда, - сказал Ефим, не повышая голоса, но очень твердо. - Я пришел с подарком, с почтением и обходительностью относясь к тебе, как к хозяину переправы, а ты вот так гостей встречаешь?

- Ты прав. Извини, внучек, нашло что-то, - примиряющее изрек дед, с уважением поглядев на казака. - Спрашивай, что хочешь. Зачем пришел?

- Подскажи, как к Алатырь-камню пройти.

- Вот по этой тропе пойдешь прямо через лес. Никуда не сворачивай. Лес кончится, и увидишь поле. Посреди этого поля будет стоять камень. Подойдешь к нему, и назовешь ворону, к кому пришел. Все свершится, как должно.

- Ну, тогда прощай, пошел я.

- Не прощайся. Рано или поздно все равно увидимся, - произнес старик и растворился в воздухе.

Ефим отправился по тропинке, поминутно ежась от пронизывающего ветра. Лес стоял бесшумен. Сама природа этих гиблых мест навевала тревогу и мысли, что даный мир не создан для живых, и только теням в нем хорошо и вольготно. Земля скорби, Навь. И она во всей своей незнакомой красоте открывалась перед путником. Через некоторое время, когда казак углубился в лес, позади начал слышаться вой, шум и топот. Шелест крыльев рассекал тишину, а приглушенные голоса сбоку доносили незнакомую речь. Всюду и во всем человек видел не воображаемую, а явную угрозу, потому как везде ему давалось понять, что он чужой, и все знают об этом. Пристальные и недобрые взгляды в след чувствовались спиной, почти осязаемо, а боковое зрение выхватывало мелькающие то тут то там между деревьев силуэты, и было невозможно понять, кому они принадлежат. Потом позади себя он начал слышать тяжелое дыхание, сопровождаемое утробным ворчанием, и почти неслышную поступь больших лап, шелестевших по пыли дороги. Готовый поклясться, что это ходит на двух ногах, и очень голодно, Ефим, тем не менее, не оборачивался, как страшно ему не было, и как бы не сдавали нервы. Он помнил заветы дяди, и понимал: его спасение не обращать на происходящее внимание. Пока он мерно и ровно шел вперед, не пытаясь бежать, и не делая резких движений, угрозы не было никакой. Да, и честно, не хотелось смотреть назад, он знал: там ничего хорошего не увидишь, а может, только заработаешь кошмары до конца жизни. Кто его знает? После резкого поворота дорожки, по которой шел Ефим, мерный и не медленный шаг вывел его на полянку. На полянке стояла маленькая девочка, прямо посреди тропы. Одетая в легкое платье, она озябла от холода, и была страшно худа. Обычная девочка в очень необычном месте. Ефим, как не жалко ее было, готовился пройти мимо, но девочка поймала мужчину за руку и остановила. Она посмотрела в глаза, и жалобно сказала: