Андрей Грамин - Суженый смерти (СИ)

Он знал, что жена не может иметь детей, она сама призналась в этом со слезами на глазах. Что ж, судьба такая. Они усыновят ребенка, уже договорились об этом. Пусть другая нарожала бы ему хоть десяток, но она никогда не сможет быть даже тенью Лели... На этом разговор с самим собой был закончен.

Сегодня во сне его названная сестренка рассказывала о Семилетней войне; и настолько ярко, будто сама в ней участвовала. Свечкин уже не удивлялся, что получает информацию, которую не то что никогда не читал, но которую и в учебниках не найдешь. Он давно уже понял: девушка реальна, пусть и только в царстве снов. Пусть так. Жаль, что она так и не назвала свое имя, наотрез отказываясь при любых уговорах Александра. В конце концов, он бросил эту затею, хотя гадать не перестал.

- Лена? Наташа? Женя? Марина? Мария? - прошептал он, силясь представить то, которое подошло бы зеленоглазой красавице. Что-то есть в Марии. Но только не уменьшительное Маша. Нет. Мария? Да, пожалуй, Мария. Не хочет говорить имя, он сам начнет ее называть, как захочет. - До встречи, Мария.

И Александр улыбнулся.

Ефим стоял перед непонятно сплетенными стволами двух дубов, образующих арку. Он никогда раньше не был в этом месте, и даже не догадывался, что на юге Империи есть подобные дебри, непролазные, тенистые и пугающие безмолвием. Ни щебета птиц, ни шуршания опавшей листвы, ни мельтешения пугливых зверей в кустах. Мертвый лес. "Опавшая листва", - подумал Ефим, - "Откуда опавшая листва?". И память вернула его в утро, казавшееся таким далеким. Он умер. Его убили. Жестоко убили. Мороз прошел по коже, стало зябко и пусто. Он мертв. Он один. На груди было слишком свободно, отсутствовала привычная тяжесть медальона. Он потрогал рукой то место, где обычно висел медальон. Так и есть. Пусто. Мужчина ощутил лютое одиночество и тоску. Марья. Ее больше нет с ним. И никогда не будет.

В голове возникла мысль: куда же теперь идти? И что делать? Ефим поглядел на арку из стволов, и ему подумалось, что это дверь. Откуда пришла эта мысль? Он и сам не знал. Что ж, раз дверь, он войдет. Хуже все равно уже не будет. Он не стал закрывать глаза, не стал озираться, а смело шагнул вперед. И застыл за порогом, осматриваясь по сторонам. Было на что посмотреть. Холод, чертовски пронизывающий холод, царил повсеместно. Первое, что бросилось в глаза, это свет. Точь-в-точь сумерки, когда солнце уже зашло, так, что не видно даже лучей на краешке неба, но темнота совсем не полная, скорее что-то похожее на полумрак. Казак мог различить все предметы, и видел довольно далеко, но дня там уже не было, как не было и тени солнечного света. Не пели птицы, не скрипели деревья, хотя и раскачивали своими кронами от то и дело, несильно налетающих, и поднимающих рябь на реке порывов ветра. Вся природа напоминала Ефиму осень, ноябрь месяц. Время года вроде бы и не отличалось от осени, что властвовала в оставленном лесу, но все здесь было другим, хотя и казалось схожим на первый взгляд. Сухая, не родящая земля, покрытая пожухлой, желтоватой травой, и попадающимися иногда островками опавших листьев, никогда не согревалась солнцем, и отличалась серовато-песочным, не виданным до этого оттенком. Горе виделось во всем, к чему прикасался взгляд казака. Черные деревья, среди которых не мелькали ни белки, ни птахи, обросли зеленовато-бурым мхом, свисающим с веток, как лохмотья смертельно больного нищего. Легкий дымчатый туман стелился по-над землей, скрывая кочки и ложбинки ровным белесым ковром.

Мостик, на который ступила нога Ефима, был недлинным, основательным и широким, сколоченным из ошкуренных осиновых плах. Ровный настил моста скрывал под собой реку, а не тот ручеек, который казался поначалу. Река завораживала и пугала одновременно. Не широкая, всего метров двенадцать, протекающая между двух обрывистых, невысоких берегов, она отличалась медленным, но заметным течением, изобличающим скрытую под водой глубину. Да и вода ли текла в реке? Ефим подумал, что нет. Судя по цвету и теплому запаху, это была кровь. Не совсем обычная, темнейшая, черно-красная, но кровь. Мост выводил на другую сторону, которая утопала в зарослях калины. Теперь казак понял, куда попал, и почему в сказах старины река нарывалась Рябиновка, а мост Калиновым. Калина низко склоняла свои ветки, поклоняясь страннику, смиренно жалуясь на свою жизнь, и рассекала черный лес то тут, то там возникающими в сумерках неровными, рублеными ранами кустов. Мрачная картина довершалась стоящей на берегу старой, срубленной из толстых бревен избушкой, которая вросла в землю и немного покосилась. Узкое окно, в полуметре от уровня почвы, не подавало признаков жизни. Мох облепил это строение, почерневшее от времени, и оставил нетронутым только низкое крыльцо, выходящее на дорогу.