Павел Комарницкий - Исполнитель

Первей давно уже слушал Голос, звучащий в его голове, не смея дышать. И вот сейчас он услышал… Да, нет никаких сомнений - это плач. Шелестящий, бесплотный плач смертельно измученной женщины. Того, что было женщиной. Того, что от неё осталось.

"Маленькая моя…" - неожиданно выдал из себя Первей.

"Ох, не жалей меня, рыцарь, не надо. Он прав - я заслужила, и со мной расплатились. Я не ропщу, нет. Что толку лить слёзы и сопли, когда дело сделано? Я буду работать, рыцарь, я буду работать, пока не заработаю прощение"

"Прощение? Какое прощение?"

Она ещё всхлипывала, но сквозь эти всхлипы уже пробился знакомый короткий смешок.

"Ну какой же ты всё-таки дурень, извини. Чем, по-твоему, мы с тобой всё это время занимаемся?"

Первей молчал, переваривая. Он-то думал…

Короткий смешок.

"Чтобы что-то делать, надо это уметь, и думать - не исключение"

"Ну и ехидная ты язва всё-таки" - не удержался Первей.

Снова бесплотный смех, чуть продолжительнее.

"Спасибо тебе. Огромное тебе спасибо, рыцарь. Ты даже не представляешь, как я тебе благодарна. Ты выслушал меня, и ты меня не презираешь, не ненавидишь…"

"Кто я такой, чтобы судить тебя?" - удивился Первей - "Я сам всего лишь Исполнитель. И ты знаешь - у меня рыло в пуху по самые уши"

Они помолчали.

"Слушай, как тебя зовут?"

Пауза.

"Я Голос. Голос Свыше. У Голосов нет имени"

"Но как тебя звали при жизни?"

"Неважно. Та жизнь ушла и не вернётся. А в следующей… откуда мне знать, как меня назовут? И назовут ли?"

"Тогда я буду звать тебя Родная. Можно?"

Пауза. Господи, какая долгая, бесконечно долгая пауза.

"Почему?"

"Видишь ли… Из всей родни в настоящий момент ты у меня одна. Вот так, Родная"

Снова пауза.

"Спасибо… родной"

Корчма наполнялась гулом голосов, народ всё прибывал и прибывал - мужики жаждали расслабиться после тяжёлого трудового дня. Первей заказал ещё кружку пива и сидел, полуприкрыв глаза, внимательно вслушиваясь в обрывки разговоров.

– … А он мне гутарит - за такое сено в городе серебром заплатят, а не то, что здесь… Да вот беда - пан не велит возить в город, всё чтобы шло через него…

–… Да разве же это сапоги? Нет, ты глянь, глянь - голенища же сползают, как чулки у пьяной бабы - срам! Ну, я ему вместо грошей - в рыло, и айда…

– Но сапоги-то всё ж забрал!

– А как? Не босому же мне ходить, раз такое дело. И потом, эта ж пьянь всё равно загнала бы теи сапоги кому-нибудь, и ходил бы человек, мучился… Уж лучше я сам!

Дружный хохот.

– …Да ты на неё и глядеть опасайся. Нет, конечно, девка она куда как видная из себя, даром что по уму чистый младенец…

Первей весь превратился в слух. Двое собеседников расположились через столик от него. Один высокий, тощий как жердь, с бородой клинышком, второй - молодой, дюжий парень, с широким, как сковорода, губастым лицом.

– Поначалу-то немало было охотников повалять её на сене, в своё удовольствие - тощий отхлебнул пива, почмокал - Да только иных из них давно уж в живых нету, а которым ещё такая судьба выпала - хуже смерти. Вон Никифор Птица какой парень был, ни одной юбки мимо не пропускал - бродячая собака яйца откусила, ты себе представь! Ну да, прямо на улице, бежала себе мимо - и хвать! А братьев Крутых лесиной перешибло, да так ловко - лежат оба, только мычат да под себя гадят… И родителям каково, смотреть на такое…

– Так и что теперь, и сладу нету с колдуном проклятым? - подал голос губастый парень.

Тощий с сожалением посмотрел на него.

– Злой ты, Радек. Сладу по теперешним временам на любого найти можно - вон, псы папские рыщут, крови ищут. Да только зачем тебе такой грех на душу? Ну спалят их живьём - тебе от этого легче? А потом, к примеру, зубы заболят или поясницу скрутит, или хоть грыжа - куда идти? К инквизиторам, что ли? Так они кроме как людей жечь, особливо баб да девок молодых, и не умеют ничего. Каты, одно слово. И потом, он ведь никого первый не тронул покуда - не лезь, и живи спокойно.

Тощий допил пиво, встал, за ним поднялся и губастый парень.

– А насчёт дочки его я тебе верно говорю - забудь… На свою обиду он, может, ещё и плюнет, а за дочку…

Собеседники вышли в дверь, и что там будет обидчику за дочку колдуна, Первей не расслышал.

Рыцарь вздохнул, отставил кружку. В принципе, можно было бы влезть в разговор - Первей это умел - но зачем? Вряд ли эти деревенщины смогут сообщить ему что-то такое, чего не сказал Голос.

Гул голосов неуловимо изменился, затихая. Первей поднял глаза.

На пороге корчмы стояла девушка. Взрослая уже девица, по здешним понятиям почти перестарок - лет двадцать, если не больше. Высокая, стройная, сильное гибкое тело так и распирает простое платье, слишком тесное и короткое для такой великовозрастной девицы - из-под подола виднелись стройные, загорелые ноги, аккуратные босые ступни покрыты слоем пыли. Свободно ниспадающие пышные пшеничные волосы обрамлял венок из полевых цветов, на длинной красивой шее - ожерелье из желудей, в руках девица держала букет цветов.