Святослав Логинов - Многорукий бог далайна

Шооран не помнил себя плачущим, но в эту минуту слёзы обиды и бессилия сами выступили на глазах. Он оказался не готов и не способен к борьбе, ему не к чему было применить свою силу, он не мог даже бестолково дрыгаться.

Рядом за щитом послышалась возня, невнятное бормотание, потом оттуда на землю спрыгнул один из его товарищей и, пригнувшись, побежал в сторону тэсэгов.

– Эгей! – крикнул Шооран. – Помоги! – но тот даже не оглянулся.

Шооран заскрипел зубами от злости и отчаяния.

– Беги, беги, раж тебе надо, – послышался сзади шепелявый голос. – А я не илбэтш, я могу и жадержатша.

Ремни начали ослабевать.

Вдвоём, а после втроём – освобождённый Куюг тоже присоединился к ним – они быстро развязали оставшихся пленников. Большинство, дождавшись свободы, тут же убегали, и вскоре у поребрика остались лишь четверо бывших каторжников и бывших чудотворцев: Шооран, Маканый, Куюг и Уйгак.

– Рашходимша по одному, – сказал Маканый. – Шреди наш был илбэтш, а ишторию о пяти братьях хорошо шлушать ветшером. Вжаправду я её не хотшу.

– Правильно, – поддержал Шооран, мысленно благодаря мудрого старика. Хотя, кто знает, сколько лет Маканому?

– Вы – куда? – растерянно спросил Уйгак. – Пошли обратно! Где ещё мясом-то кормить будут?

– Оройхоны ты станешь строить? – поинтересовался Куюг.

– Какие оройхоны? – обиделся Уйгак. – Мясо дают! Ну, вы как хотите, а я остаюсь.

Трое каторжников быстро пошли, пока ещё рядом, но каждый уже выбирая свою дорогу.

– Эгей! – окликнул Шооран Маканого. – Тебе сколько лет?

Тот остановился. Соображая, потёр лоб двупалой клешнёй.

– Две дюжины. Шкоро ишполнитша.

Шооран направился к стране старейшин. На новом оройхоне, ещё не затянутом нойтом и испачканном только кровью, он переоделся. Убитый цэрэг лежал на земле, поджав колени и положив руки под голову, словно спал. На разбитом кистенём виске выступила кровь. Стараясь не смотреть в молодое лицо, Шооран раздел покойника.

«Тебе уже не надо», – мысленно извинился он.

Башмаки с иглами заменили тоненькие буйи, в которых далеко не уйдёшь. Впору пришлась кольчуга. Поверх кольчуги Шооран натянул мягкий жанч, выданный братьями. Не стоит лишний раз показывать любопытным глазам своё снаряжение. Шооран подобрал копье, нож, скатал хлыст. Не тронул лишь забрызганный кровью шлем. Настороженно прислушался. Сзади нарастал шум битвы.

Ждавшие лёгкой победы братья пусть не сразу, но оправились от удара, и теперь начинало сказываться их численное превосходство. Цэрэги старейшин попятились.

Шооран видел, что он заперт на перешейке, словно тайза в своей норе. Впереди наверняка стоят заслоны при орудиях, сзади идёт сражение, да он ни за какие блага и не согласился бы возвратиться назад. Шум приближался, надо было что-то предпринимать.

Тайза, когда её вышаривает в норе гибкий осязательный ус гвааранза или рука бледного уулгуя, старается уйти в один из боковых закоулков. Шооран поступил так же. Он подошёл к шавару, пока ещё чистому и пустому и скрылся в темноте, стараясь не представлять, что произойдёт, если разбуженный Ёроол-Гуй вздумает навестить этот оройхон.

Дважды в течение дня возле суурь-тэсэга вскипали схватки, но решающего перевеса не добилась ни одна из сторон. К вечеру войска отошли каждое на свои земли, но было ясно, что утром всё начнётся сначала. Разъединить враждующих мог теперь только Ёроол-Гуй, но такой исход никак не устраивал Шоорана. В шаваре уже резко воняло нойтом, и если крупные хищники появятся здесь ещё не скоро, то ядовитого зогга можно встретить уже сейчас.

Вечером Шооран выбрался из шавара и в последних отблесках красного света вышел к далайну. Опасно было находиться так далеко от спасительного поребрика, опасно было стоять на виду, на оройхоне могли оставаться отряды разведчиков, но Шооран не видел иного выхода. То, что он собирался сделать, поможет добрым братьям залить кровью соседнюю страну, поскольку старейшины не смогут удерживать широкий фронт. Но Шоорану не было жаль ни тех, ни других. Незаметно для себя он перешёл в состояние, неизбежное для человека, способного переделать мир: думать лишь о человечестве в целом и не жалеть людей вообще. Так, должно быть, чувствуют и мыслят ослепительный ван, блистающие одонты, старшие братья и мудрые старейшины. Таким же стал илбэч. Но у него, на великое несчастье, ещё осталась способность, любя человечество и презирая людей, бесконечно жалеть каждого отдельно взятого человека.