Jaira D - Яблоневый цвет [СИ]

Вышемир угрюм сидел, брови насупив. Молчал, за столом сгорбившись. Мужики вокруг устроились. Все на обряде были, видели, на что ворожея способна.

Молчал Вышемир, не хотел ни с кем мыслями-валунами делиться.

— Давеча руку прострелило, — пробасил кузнец. — Радмила вмиг все вылечила.

Кто-то еще прогнусавил:

— А мне грудь сдавило — вот так вот бывает. В глазах потемнело, помереть захотелось больше, чем жить. А Радмила, вишь, зелий своих да сил не пожалела — нет боли больше.

— А на войну когда пошли, помните? Всем, кто просил, обереги раздала — и ведь вернулись мы!

Ворча неразборчиво, закивало мужичьё. Дед Беримир заулыбался: нет, дорога сильно ворожея Белокраю, не предадут. Вот только мерещится, иль в самом деле — то тут, то там по углам черным мелькают глаза Бесовы, на людей заглядывают.

Молчал Вышемир, головы не поднимая.

— И что? — снова молвила Пламена. — Так и позабыла она вас с того дня? Простила? Как бы не так! Дождетесь — придет время и всех вас в сырую землю живьём закопает!

— Рот закрой, женщина, — процедил Военег. — Уж и так ты дел наворотила, уймись.

Сверкнули зло глаза старостихи, будто сами — свечные фитильки.

— А ты, что же, обиду на меня держишь? В старостином доме приветили, красавицу-дочь за тебя, бездаря, замуж выдали, в люди вывели…

— Сыт я по горло твоей честью! Коли так ею дорожишь, так забирай обратно! Всё равно уж порченное всё, с гнильцой внутри — не про это ли Радмила говорила?..

Вновь гомон ворчливый поднялся. Военега увещевают, Пламену уговаривают.

Молчит Вышемир.

Шепотки глумливые сквозь людской говор просачиваются подобно трескотне погремушки змеиной сквозь шелест трав луговых. Скоро уже слов не разобрать будет — всё в шум зловещий вот-вот сольется, возню аспидов.

— А видели старку средь полуночниц? — снова чей-то голос громче других раздался. — Платье на ней — то самое, в каком тело жгли. А сама-то уж и не старуха вовсе!..

— Ага, вот оно, колдовство! Даже после смерти, ведьма, всё видит, силищей какой обладает!

— А Радмила-то! Повелевает духами, как своя! Всё ж таки правдива молва про Лешую кровь.

— Вышемира заставила животинку живую, невинную, в огонь бросить!

— Чудище это зато пожалела. На Голубу наговорила всякого. Как будто сама — нелюдь. И такая-то средь бела дня по деревне ходит…

— Белокрай наш весь магией пропах, что плесенью — подпол. С одной стороны — вражья граница, аккурат за маковым полем, за осинником да за горами. С другой стороны — Погань да Леший. И так меж двух огней живем, так еще ворожея нам на шеи петли вяжет да затягивает.

— Верно! Шагу уж ступить нельзя без ее заговоров!

— И нечисть всякую защищает…

— Как бы не случилось такого, чтоб встать утром да рабом ведьмовским не оказаться…

— Полно!

Не выдержал боле Вышемир, встал из-за стола, о морщинистую столешню руками оперся. Замолчал люд под тяжелым взором старосты, головы склонили, за шум виноватые. Никого вниманием не обошел могучий старик, даже дочку, что из-за дверей светёлки своей выглядывала.

— Испокон веков ворожеи за Белокраем пригляд держали, ни людей, ни тварей лесных в обиду не давали — знай себе живи.

Только дед Беримир на слова Вышемира кивал, сельчане же — как приговор выслушивали.

— За горами колдовство не любят, нет там дружбы с ним, как здесь, у нас. Но порядки нынче и в нашем королевстве поменялись, и Белокраю тоже пора меняться.

Ёкнуло сердце, дед вздрогнул.

«Не миновать беды! Радмила знать должна, бежать ей надо».

— В получасе отсюда лагерь раскинулся, — молвил староста. — Воины безухие там ночь пережидают. Магоборцы те самые, в багряно-черных одеждах. Послать за ними надобно, пусть они разговор с ворожеей ведут.

Похолодело всё внутри у деда Беримира, а белокрайцы вновь с жаром заговорили, на перебой вызываясь за сенельцами ехать.

Вскочил старик, к дверям метнулся, да не тут-то было — прыть уже не та. Одним разом плечи широченные путь загородили.

— Куда это ты, старче? Уж никак за магоборцами?

Не человечьи глаза на Беримира смотрят — все Бесовы, жгут-прожигают, насквозь всего старика видят.

— Нельзя им в Белокрай! Что же вы, мытарей позовете в дом и надеетесь, что не тронут они вас?

— Много ли ты знаешь, старче…

— Радмила все беды от вас отвадила, а вы чем ей платите? Совсем дурные стали — добра не помните! Я-то всё помню! Всё знаю!..

— Помнишь, говоришь? — позади Беримира Военег встал, будто обелиск высокий над стариком нависая. — И тогда от дома старки отваживал, и теперь. Что ж, тебе ворожеи жизнь продлевают, что бережешь ты их так? Поздно спохватился, уж от морока тебя не спасти. Разве что только земля сырая колдовство снимет да очистит тело…