Jaira D - Яблоневый цвет [СИ]

— Пора, — прошептала ворожея, к сложенным веточкам рябины потянулась, но парень сам все с земли поднял. — Что это ты?

— С тобой пойду.

— Зачем это?

— А кому еще за тебя перед людьми заступаться?

Ласково улыбнулась Радмила.

— Не надо тебе со мной, не ходи. Люди уж прежними после обряда не будут — душа переменится. Тебе же незачем такое видеть, да и противишься ведь ты магии…

— Причем тут магия? Для меня ты важнее…

Не дала договорить — к щеке Северина легко губами теплыми прикоснулась, забрала рябинки.

— И ты для меня важнее. Не надо, не ходи. Баюн за тобой присмотрит.

Кот уж тут как тут у ног северянина вьется, круги нарезает, будто путами обвивает. Хочет податься парень следом за девицей — та уж за березами скрылась, — да ноги точно корни в землю пустили, с места не сойти — дергайся, не дергайся.

— Баюн! Ну, пусти же, Баюн!

Уселся на порог хижины котище, глазами перемигивает — в сумраке рубином да янтарем светятся очи разноцветные.

— Ну, как друга прошу, отпусти.

Не отзывается Баюн, лапы белые вылизывает.

Постоял Северин, подумал. Совсем уж свет небесный погас, из деревни ни звука не доносится — видать, все за яблоневыми садами уж собрались.

— Давно ты у Радмилы доброхожим служишь, лесной дух?

Повел ухом в сторону кот, но не взглянул.

— Славный у нее очаг. И покормит тебя хозяйка, и приголубит. Как с другом верным говорит. А не боишься ее одну отпускать магию творить?

Зыркнули два глаза в темноте, насторожился белый силуэт.

— Ты-то привычный, труда не составит морок какой сотворить или от нечисти какой отбиться. А Радмила? Вдруг ей там помощник понадобится? Пойдем вместе? С моего росту всё видно будет, а от меня глаза людям отведешь — будто и не было нас там, всё здесь сидели. А?

Задумался Баюн, к ногам Северина подошел, сел — очами сверкает. Неожиданно кот на плечи парню запрыгнул, примастился воротником тяжелым.

— Вот и договорились, — погладил освобожденный Северин котейку да по тропинке поспешил в Белокрай вернуться.

Большую кучу хвороста крестьяне к кострищу натащили. Последние солнечные отсветы, пламя да темнота спорили меж собою, не давая ясно вокруг себя видеть, поэтому никто не заметил, как ворожея появилась. Среди людей восторженные ахи прошли, все деревенские на наряд девицы заглядывались. Из рук Радмилы с благодарностью рябиновые ветви принимали, не спрашивая, для чего они, доверяя.

Семья старосты у самого костра стояла. Голуба к матери прижалась, от людей лицо пряча. Пламена всё по голове дочь поглаживала, что-то приговаривая, на что староста Вышемир хмурился да вздыхал. На руках у него козленок мекал, нет-нет, да из младших кто подходил погладить. Только на Военега, ссутулившегося, стоявшего в тени, никто внимания не обращал. Когда Радмила подошла, поднял голову Военег, удивленно на рябину посмотрел.

— Для чего это?

— От незваных гостей.

Кивнул, в общий круг встал с деревенскими.

А к ворожее староста подошел.

— Радмила, что ж случилось-то? Я вот только приехал. Никто не знает ничего, жена говорить отказывается.

— Дочь твоя с собой покончить хотела, этим удельниц привлекла. Они и рожениц, и детей губят, в себе подобных превращают. Голуба сама убежала, а дитя бросила — я так думаю. Даром такое Белокраю не пройдет. Содеянное зло ворота земли всей нечистой силе открыло, не только мелочи всякой, кою отогнать легко. Я ворота эти закрою, но дитя за матерью сюда придет. Неизбежно это. Рябина — чтоб не тронул никого игоша.

Со всей суровостью мужчина речь ворожеи прослушал, брови насупив. Ничего не сказал, к семье вернулся, на дочь с презрением глядя, но как взглядом с женой встретился, глаза в сторону отвел.

Небо тучами заволокло — чернота непроглядная, новолуние. В яблоневом цвету бродят оранжевые отблески от кострища. Голову обносит, сердце стучит часто-часто. Тяжко ворожее к обряду приступать, будто порог какой перешагнуть надобно, через который больше одного раза не переступают.

Вдруг молвит Вышемиру:

— Кидай козленка в огонь.

Люди разом замолчали, ушам не веря. Староста остолбенел.

— Кидай.

Ужас на лице мужика появился. Расширенные глаза в темноте видно стало.

— Да ты что, Радмила! Как же мне живое создание да в огонь?

— Кидай, коли зла Белокраю не желаешь. Если ворота не заперты останутся, сгинет всё. Кидай.

Сурово на него смотрит ворожея. Не просит, не требует — повелевает, страшно что поперек ей сказать. То ли ночь колдовская сети забрасывает, то ли силы к себе колдунья притягивает — сумрак плотный сгущается, хладом веет, страх суеверный разум пленяет.