Jaira D - Яблоневый цвет [СИ]

— Ну-ну, не робей. Деревянщик, значит? И давно ты эту ведьму знаешь?

— Не ведьма она! — вспылил парень, не подумав. Шагнул с угрозой на магоборца, но тот не моргнул даже. — Травница! Людям помогает, исцеляет от недугов да от тварей лесных бережет. Ворожея она. Нет от нее зла.

— Нет, говоришь?

Прищур ястреба стального не смутил молодца — не отступил он, не передумал против магоборца одному стоять. Сенелец же понял, что к чему. Чуть головой в сторону кивнул — окружили Северина. Силы недюжинной хватило, чтоб псов сенельских раскидать, отбиться, но как схватила рука в стальной перчатке за запястье, так и не смог ничего сделать Северин — медвежья хватка у воеводы была. Мигом руки за спину заломили да на колени посадили. Заворчал люд было — дескать, не троньте невинного, да на белокрайцев тоже тумаки посыпались — чтоб потише стояли, молча глядели.

Из хаты ворожеи вышел прислужник со шлемом ржавым в руках.

— Лева Богда, никак пехота наша, северная?

Встретились взглядами Радмила и Северин. Скорби да боли в глазах — на весь мир хватит, не утолить ни надеждами, ни радостями. А ястреб знай себе кружит над добычей, всё души терзает. Уж никто боле не смеет за них словечко замолвить.

Взял факел палач, подошел к хижине да кинул огонь внутрь.

— Так ты дезертир, выходит? С таких спрос один, и без разговоров, — лева Богда к самому лицу Северина склонился, так что почувствовали оба раскаленные дыхания друг друга. — Самому-то не стыдно? Родину предал. Шашни с ведьмой завел.

Ответ сквозь зубы парень процедил, сколько мог в слова презрения и ненависти вложив.

— Родина нынче балахон черный надела, лысиной уродливой красуется. За что ее любить такую, что на смерть мучительную простой люд посылает? Кому вы жертву эту принесли, колдуны, какому богу? Али снова у вас магия виновата? Это вам стыдно должно быть: ворожея одна столько жизней хранит, от неминуемой смерти раненного спасает. Вам такого во век не смочь!

Чудится ли: Поганая Пуща стонет. Идет кто-то к Белокраю, медленно, грузно. Деревья ломает, гудит, топочет так, что земля беспокоится.

Радмила слезу тихонько льет. Был шанс у Северина спастись, коли признали бы околдованным, да сам себе могилу выкопал, тайник раскрыв. Хозяин Леса никого не пощадит, осталось только на саму себя надеяться. Отняла ладонь от лица. Уста, что мгновение назад любимого целовали, кровоточат, когтями изуродованные.

В руках мытарей меч широкий сверкнул, взвился над головой Северина.

— Много же ты знаешь о нас, предатель. Кабы не служение наше, ходить бы всем смертным под гнетом колдовским, да в три погибели спины гнуть — демонам да богам жадным угождать, себя изматывать. Чай не знал ты страхов таких, пока в цеху деревянном работал? Не обсыпал солью двери да окна на ночь? И водой и едой заговоренной не травился. Вот тебе и воздаяние за хулу!..

Засияли лунным светом очи ворожеи, руки глубоко в землю ушли, потемнели, в дерн врастая. Березу пошатнулись, склонили кружевные кроны над полянкой. Веточки тонкие в цепкие путы обернулись, обвились вокруг клинка да вокруг глоток приспешников ястребиных. Ахнули люди, припали к земле. Будто гиганты зеленые, душат березки черное воинство, как кроликам трепыхающимся шеи сворачивают. Радмила гнев с поводка спустила, всю обиду накопленную в колдовстве сожгла. Еще немного, взаправду лешачихой станет, всего человеческого лишится. Уж кости черепные сквозь кожу просвечивать стали.

— Стой, Радмила! Не надо!

Голос, сердцу милый, в чувство привел. Тянется к ворожее Северин, да никак не вырваться от мучителей.

— Не надо, слышишь?

Взор — солнышко ясное, души песнь. Нет в нем места злобе жгучей и мести кровожадной. Крылья чудовищные, что расправа жестокая дает, не поднимут в те чертоги, где любовь обитает. Никакие злодеяния, даже во благо, во спасение, туда путь не укажут.

Ворожея отпустила путы.

Сердце замерло, душа во тьму бездонную опустилась — не вернуться, не выглянуть.

Мрак окружил Северина, ослепил. Давно не виделись с Бесом, и еще бы век не встречаться. Смотрит на парня демон в упор, скалится довольно.

Рок злой не обманешь.

Мягко и легко клинок под тяжестью своей сквозь плоть прошел да к земле опустился. И покатилось всё перед глазами…

Разум опустел, словно дом покинутый. Вместо сердца — дыра глубокая, ветру в ней простор и раздолье, стуже зимней — обитель. Все заговоры тотчас Радмила позабыла — горе всё собой затмило, с головою в саван непроницаемый обернуло.