Джек Вэнс - Мыслитель Миров и другие рассказы

«Не могу себе представить, чтобы солнца собрались заходить в семь часов вечера, – заметила Мэри. – Это было бы слишком нормально, слишком в порядке вещей».

В семь часов пятнадцать минут оба солнца скрылись за горизонтом. Величественные закаты продолжались минут десять, после чего пятнадцать минут сгущались сумерки. Наступила ночь – никто не мог сказать, надолго ли.

Землетрясение не позволило любоваться закатами. Поперек дороги стали с грохотом валиться камни; Мэри и Раймонд укрылись под выступом гранитной скалы и ждали, пока тяжелые валуны перекатывались мимо и, подскакивая, убегали вниз по крутому склону.

Камнепад закончился – только отдельные кусочки щебня прилетали сверху, напоминая о недавних сотрясениях. «Кончилось?» – хриплым шепотом спросила Мэри.

«Кажется, кончилось».

«Я хочу пить».

Раймонд передал ей флягу, она выпила несколько глотков.

«Сколько еще идти до Флитвилла?»

«До Старого Флитвилла или до Нового Города?»

«Мне все равно, – устало откликнулась она. – До того, который ближе».

Раймонд колебался: «Честно говоря, не могу точно сказать – и в том, и в другом случае о расстоянии трудно судить».

«Мы не можем здесь оставаться всю ночь».

«Уже светает», – возразил Раймонд; на северо-востоке серебрилась заря белого карлика Мода.

«Сейчас ночь! – с тихим отчаянием заявила Мэри. – Часы показывают, что наступила ночь. Пусть каждое солнце Галактики светит мне в глаза, даже земное Солнце – мне все равно! Если Часы показывают, что сейчас ночь – значит, ночь!»

«Но дорогу-то все равно видно… Новый Город близко, за гребнем холма – я помню этот высокий древостой. Он торчал на окраине, когда я тут был в последний раз».

Раймонд удивился больше, чем Мэри, когда Новый Город оказался там, где он ожидал его увидеть. Едва передвигая усталые ноги, они зашли в селение: «Здесь что-то слишком тихо».

Селение состояло из трех дюжин бетонных хижин с окнами из добротного прозрачного стекла; в каждую хижину подавалась отфильтрованная вода, в каждой были душ, ванна и туалет. Руководствуясь предпочтениями флитов, крыши покрыли прутьями терновника; внутренних перегородок в жилищах не было. Теперь все хижины пустовали.

Мэри заглянула в одну: «Ммфф! Кошмар!» Обернувшись к Раймонду, она поморщила нос: «Какая вонь!»

В окнах следующей хижины не осталось стекол. Лицо Раймонда помрачнело, он разгневался: «Я притащил эти стекла в гору на своей покрытой волдырями спине! И вот как нас отблагодарили!»

«Мне все равно, благодарны они или нет, – откликнулась Мэри. – Меня беспокоит только инспектор. Во всей этой грязи, во всей этой вони, – она обвела окрестности широким жестом, – он обвинит нас. В конце концов, предполагается, что мы несем ответственность за флитов».

Тяжело дыша от возмущения, Раймонд обозревал мерзость запустения. Он помнил тот день, когда было закончено строительство Нового Города: образцового поселка из тридцати шести чистых, аккуратных хижин, ничем не хуже бунгало колонистов. Архидьякон Бернетт приготовился благословить селение; работники-добровольцы преклонили колени на центральном дворе, чтобы вознести молитвы. Пятьдесят или шестьдесят флитов спустились по склонам, чтобы поглазеть на обряд – закутанные в лохмотья шкур, они стояли, широко открыв глаза – исхудавшие, задубевшие под солнцами и ветром мужчины со спутанными волосами, их озорные пухлые женщины. В Колонии считали, что женщины флитов распущенны и неразборчивы в связях.

После воззвания к небесам архидьякон вручил вождю флитов большой ключ из позолоченной фанеры: «Передаю тебе этот ключ во имя будущего благополучия твоего народа! Храни его! Не потеряй его!»

Вождь двухметрового роста стоял перед священником – тощий, как копье, словно вырезанный из дерева, с резким и жестким, как у черепахи, профилем. На нем были засаленные черные тряпки; в руке он держал длинный жезл, обвитый козьей шкурой. Только он один из всего племени умел говорить на языке колонистов, причем настолько хорошо, что это каждый раз шокировало поселенцев.

«Плевать я хотел на всех остальных, – безразлично и хрипло произнес вождь. – Пусть делают, что хотят. Так лучше всего».

Архидьякон Бернетт не впервые сталкивался с таким отношением. Человек терпимый, он не возмутился, но попытался возразить против того, что, с его точки зрения, было нерациональным подходом: «Неужели вы не хотите вернуться в лоно цивилизации? Неужели вы не хотите поклоняться Богу, вести чистую и здоровую жизнь?»