Евгений Лукин: Вровень с лесом

Кошмарное дитя развлекалось.

Шёл разлив. Левобережье представляло собой кружево суши, дачные участки подтапливало. Рыба не клевала. Со скуки Стасик принялся дрессировать ящериц и, следует признать, за каких-нибудь полдня достиг поразительных успехов. Он вообще был одарённый мальчуган — во всём, что не касалось школы.

Ларион видел это собственными глазами: серая ящерка покорно лежала рядом с правым сандаликом сына, уронив пропащую треугольную головёнку на обломанный ноготь дрессировщика. Неизвестно, свойственна ли рептилиям мимика, однако в изгибе безгубого рта Лариону почудились немой укор и брезгливая безнадёжность.

— Смотри, укусит, — предупредил он на всякий случай.

— Не укусит, — равнодушно возразил Стасик.

Чувствовалось, что холоднокровные его несколько разочаровали. Затем веснушчатая мордашка озарилась радостью, ничего доброго не предвещавшей, — и вскоре дитя кануло за штакетник, предварительно наполнив водой из бочки двухлитровую пластиковую бутылку. Не иначе — решило попрактиковаться на крупных приматах.

На самых, уточняем, крупных. Приматы одного со Стасиком размера были куда менее снисходительны к его проделкам, а временами даже и поколачивали.

До комариного ада оставалось ещё недели две, и, несмотря на будние дни, в пойму хлынуло превеликое множество праздных компаний. Раскинувшись на нежной некрещёной травке, отдыхающие предавались кто флирту, кто возлияниям. Явление голубоглазого ангелочка с пластиковой бутылкой в одной руке и хворостинкой в другой неизменно воспринималось ими с умилением. Поначалу.

— Вы, дяденьки, осторожнее, — серьёзно и озабоченно предупреждал ангелок. — Тут тарантулы водятся.

— Ну что ты, мальчик… — размягчённо и благожелательно отвечали ему дяденьки и тётеньки. — Какие же тут тарантулы?

— А вот какие! — зловеще изрекало дитя и, умело орудуя хворостинкой, за какие-нибудь несколько секунд выливало из ближайшей дырки мохнатое многоногое чудовище размером с собственную растопыренную пятерню.

Серебряный женский визг возникал то тут, то там, кочуя от перелеска к перелеску.

— Дядь Ларион! А Стасик дома?

Ларион Космыгин выпрямился и с коротким шорохом вонзил лопату на добрых полштыка в мягкий весенний грунт. Обернулся. Между штакетинами втиснулись две не внушающие доверия рожицы: одна смугло-цыганистая, другая просто смуглая. Была ещё и третья: облупленная, пятнистая, отторгающая загар. Её обладатель, джентльмен лет восьми, стоял поодаль с независимым видом.

— Нету, — отрывисто сказал Ларион.

— А где он?

— А ты прислушайся!

И действительно, вскоре над дальней рощицей взвилось редкой красоты колоратурное сопрано. Должно быть, из норки удалось вылить нечто особо крупное.

Разбойничьи рожицы выдернулись из штакетника — и троица подалась узкой дачной улочкой в сторону дамбы. Впереди — шелушащийся, как молодая картофелина, главарь; чуть поотстав — сизые от загара телохранители. Ларион выпрямился, подвигал закостеневшей поясницей и вновь взялся за лопату.

Вскапывать грядки с таким остервенением можно, лишь чувствуя себя в чём-то виноватым. Ларион Космыгин был виноват. Вернее как? Сам-то он, конечно, виноват ни в чём не был, а вот его темперамент… Азартным уродился Ларион. Тем не менее, получив поздравление с выигрышем в лотерее «Весна священная», делавшим счастливчика обладателем «ауди» последней модели, Космыгин повёл себя крайне осмотрительно — выяснил для начала, не разводка ли это. По всем признакам выходило, что не разводка: слишком уж много мороки с оформлением документов. Жулики обычно так не поступают.

По условиям лотереи, налог платил выигравший. Ларион перевёл пять тысяч. Поступило ответное предложение, сулящее значительные выгоды. Перевёл ещё пятьдесят, после чего ресурс попросту закрылся, а в семейном бюджете зазияла дыра, утаить которую не представлялось возможным.

Единственный шанс — занять у кого-нибудь на недельку полсотни, а там должен с процентами вернуться вклад, месяц назад помещённый Ларионом в надёжнейшую пирамиду «Мани-мани».

Да, но у кого? У кого?! Устрялов? Да, пожалуй…

Неторопливой хозяйской поступью Савва Прокопьевич Устрялов направлялся к магазинчику, строго оглядывая подвластные ему территории из-под насупленной брови. Бровь была безволосая, мучнистая. Такая рыхлая бледность кожи обычно считается недостатком, но в данном случае она являлась предметом гордости, поскольку, будучи фамильной чертой, передавалась из поколения в поколение. Кстати, если уж на то пошло, аристократия всегда укрывалась от солнца, оставляя загар на долю трудового народа.