Евгений Лукин - Вровень с лесом

Это была суровая кара, и прибегали к ней довольно редко. Поначалу Стасика пытались просто запирать, но голубоглазый ангелок, подобно незабвенному Гарри Гудини, несколько раз волшебным образом ухитрялся удрать из-под замка. И слава богу, что так. Иначе бы прямо на месте что-нибудь учудил.

К счастью, годам к восьми у пацана прорезалось честолюбие. А из-под честного слова не убежишь.

Осуждённый вошёл в дом и, проследовав в дальнюю комнатку, прикрыл за собою дверь. Оказавшись в одиночестве, зверски ощерился и нанёс несколько ударов смолистой деревяшкой по незримым башкам. Сбил с ног, принялся пинать. Пинал долго. Наконец задохнулся, сел на шаткую табуретку. Всхлипнул. Заочная расправа над врагами радости не прибавила. Нет, ну это ж надо было так лохануться! Охотился за сусликом — и сам угодил в яму, как суслик.

Повертел свой жалкий трофей. Даже в этом обломке соснового корня мерещились ему обидные суслячьи очертания. Вот рыльце, вот прижатые уши, а эти две складки — плотно прикрытые веки…

Внезапно дерево словно бы обмякло в руках Стасика.

А в следующий миг корень открыл глаза. Янтарные. В зелёную крапинку.

Часам к двум из города нагрянула мама с продуктами. Узнав о драке, учинила повторный допрос, сопровождаемый омовением разбитой мордашки, однако упрямое дитя так никого и не выдало, за что снова было упрятано под домашний арест.

Глава семейства вздохнул с облегчением. Прозвучи разок имя Савки, супруга наверняка бы помчалась к Устряловым выяснять отношения — и прощай мечты о займе! Единственное, что тревожило теперь Космыгина, это безропотность, с которой сын согласился на отбывание добавочного срока. Неписаный закон гласил: дважды за один и тот же грех не отвечают. А права свои Стасик знал.

В число его талантов входило виртуозное умение вить из родителей верёвки и вышибать слезу жалости. Немой упрёк в трагически распахнутых глазах ангелочка лишал их сил. Но к страшному этому средству кошмарное дитя на сей раз не прибегло: выслушало приговор без возражений и вроде бы даже не слишком расстроилось.

Такая покорность судьбе выглядела настолько подозрительно, что отец, улучив момент, подобрался к двери — проверить, не затеял ли чего сынок в отместку родителям.

— А то не козлы, что ли?.. — услышал он исполненный боли голос.

Стасик разговаривал сам с собой.

Ларион Космыгин почувствовал угрызение совести и ретировался на цыпочках.

Комнатка была заперта изнутри с помощью табуреточной ножки, продетой в дверную ручку. Двое сидели друг против друга на корточках, по-тюремному.

— А ты кто? — опасливым шёпотом допытывался Стасик.

— Копчёный, — хмуро прозвучало в ответ.

Существо восседало не то по-человечьи, не то по-лягушачьи и напоминало нескольких зверушек сразу. Было в нём что-то и от лохматого, насквозь пропылившегося кота, и от мелкого жесткобородого терьера. Ну и от суслика, само собой. Шерсть — будто у линяющей белки: клок серый, клок рыжий.

— А чо ты Копчёный?

— Дразнят так.

— Кто?

— Другие лешие, — нехотя призналось существо.

— Ты чо, леший? — ошалел Стасик.

— Был.

— А теперь?

— Теперь никто. Сосняк-то сгорел…

— Это не я! — поспешило откреститься кошмарное дитя.

— Да знаю, что не ты… Козлы подожгли какие-то…

— А то не козлы, что ли? — Заключённый осёкся, прислушался. Кажется, за дверью кто-то стоял и тоже прислушивался.

Вздыбив жёсткую шёрстку, леший-погорелец припал к облезлому крашеному полу, готовый в любую секунду порскнуть под кровать или снова обмереть, прикинувшись обломком сосны. Оба ждали, подёргают снаружи ручку двери или не подёргают. Обошлось, не подёргали. Секунду было тихо, потом кто-то, осторожно ступая, удалился.

— Спасибо, — неожиданно буркнул Копчёный.

Стасик моргнул. Давненько не говорили ему ничего подобного.

— Чо спасибо?

Права была величественная Наталья Яковлевна — чокал ангелок и впрямь многовато.

— Спасибо, что выручил… Ну, там, на пустыре…

— А чо я тебя выручил?

— Ну так они ж меня вылили…

В это трудно поверить, но, кажется, дитя устыдилось. Само-то оно с какой целью проникло на пустырь? С такой же точно — суслика вылить!

— А чо б они тебе сделали?

— Да в костёр бы бросили — и все дела!

— Слушай, — сказал Стасик. — А живи здесь у меня!

— Я тебе что, домовой? — окрысился Копчёный.

Голубенькие ангельские глаза (под левым — синячина) восторженно вспыхнули.