Д Штольц - Яд и Меч

Сверху громыхнуло, небо расчертила молния, а под сосну стали падать крупные капли дождя, что били мага по носу, затекали в уши и глаза.

— Что за вечер… — проворчал устало Йонетий из Джамогеры, схватил шляпу и укрыл ей лицо, затем подтянул колени к животу и попытался уснуть под шум дождя. Благо, что деревце находилось на возвышенности.

Тропа вела путников дальше, на юго-восток, в то время как свинцовая туча уплыла на юго-запад, успев промочить три фигуры до нитки. Сквозь укутанные ночью сосны просачивался далекий свет деревушки. Изможденные лошадки заспешили по вязкой и грязной дороге, а Юлиан решил воспользоваться моментом.

— Учитель, я понимаю, что мы столкнулись с пустословом, но почему вы не держите себя в руках и позволяете отпускать такие замечания? Право же, это показывает Вас не с лучшей стороны.

— Потому, Юлиан, что они не заслуживают иного обращения.

— Но почему? Что плохого Вам сделал чародей Йонетий?

— Ничего хорошего он тоже не сделал, — сказал Вицеллий и скинул капюшон, с которого ручьями стекла вода. — Это Юлиан, паразит, зиждущийся на потреблении благ, что создали и придумали до него. Он лишь берет и ничего не дает взамен, боясь принять ответственность.

— По-вашему, все что ли должны приносить пользу?

— Или хотя бы не наносить вреда. Йонетий и все ему подобные — это концентрация чужих усилий, которая обернется, в лучшем случае, нулем, — Вицеллий высокомерно скривился. — Сначала он воспользовался златом отца, чтобы занять нишу в академии, затем, накопив уникальный ресурс, стал растрачивать его на личные цели. Будь в этом мире каждый Йонетием, нега бы уже иссякла, будучи исчерпанной до дна.

Юлиан нахмурился.

— Вы так рассуждаете, словно магия имеет предел.

— Глупо думать, Юлиан, что в отношении Неги не действуют принципы ограниченности энергии. Ты, как ученый, должен понимать, что результат каждого действия является лишь переливанием ресурса из одной полости в другую с определенными потерями. С магией тоже самое.

— Вы это сами придумали? — улыбнулся Юлиан. — Учитель, не в обиду Вам, но я не припомню, чтобы в книгах о таком упоминали. Я читал трактат «Основы Магии», вышедший из-под пера ученика Моэма, Вундрика, изучал «Структуру магических источников» авторства Бальвара Слезливого. Там ни слова об этом, хотя это столпы магической науки.

— Люди порой не замечают простых вещей, Юлиан. А когда замечают — становится слишком поздно…

— Тем не менее, Ваши престранные убеждения не дают право оскорблять тех, кто придерживается других взглядов.

— Наоборот, Юлиан. Я вижу, что Йонетий — неудачник, который живет бесцельно, что он — ничто, от потери чего в мире не убудет. И теперь, с моей помощью, это увидел и он.

— Вы забываетесь, что люди мстительны.

— Мстительны все расы, Юлиан. Но удел подобных Йонетию — лишь терпеть, ибо он слаб и немощен даже перед самим собой.

Кони, склонив морды к грязи, поплелись по поселковой улочке в сторону приземистого трактира, откуда доносились выкрики. Оставалось всего ничего до худо-бедно нормальной постели, и Фийя уже желала поскорее спрыгнуть с седла и избавиться от отяжелевшей из-за воды одежды, которая облепила ее тело.

— Ох, тео, счастье-то какое. Наконец-то отдохнем.

— Вицеллий, — обратился к озябшему веномансеру Юлиан, не обращая внимания на айорку. — И все-таки я попрошу Вас следить за тем, что говорите. Я не хочу неприятностей в дороге, и нам нужно привлекать как можно меньше внимания.

— Мой любимый ученик, если мне понадобится совет, я тебе сообщу.

— Не смейте издеваться, учитель. Здесь, в отряде, вы подчиняетесь мне, так что следите за своим языком.

Вицеллий лишь сухо рассмеялся.

— Юлиан. Ты сейчас не в особняке, где провел под юбкой матери три десятилетия. Ты — мальчишка, взращенный женщинами и обласканный ими же, ты — мальчишка, пред которым грозное имя Мариэльд распахивало все двери. И теперь ты, в мире, где не приспособлен выживать, учишь меня, Алого Змея?

— Вицеллий… — зазвучал глухой предупреждающий голос.

Беспечно махнув рукой, Вицеллий стащил из-за задней луки вьючную суму, пошатнувшись от ее тяжести, и, уже идя к светлому проему трактира, злорадно произнес.

— Я прислушаюсь к советам, когда с твоего лица исчезнет глупое благородство, а твои руки облепит грязь сего мира, от которой ты был столько лет огражден. Когда передо мной будет не юнец с мамским кошелем, а муж, способный сам править своей судьбой.