Бриджет Коллинз - Переплёт

— Не смейте! Так нельзя! Умоляю…

Он продолжал улыбаться, не мигая.

Я бросился к окну и выбил кулаком оставшиеся обломки стекла, но проем был слишком узким; я не мог в него пролезть.

— Середит, выходите! Они сейчас подожгут дом! Умоляю!

Она не шевельнулась. Я подумал, что она меня не слышит, но ее плечи слегка дрогнули, когда я прокричал «умоляю».

— Вы не можете поджечь дом, зная, что она внутри! Это убийство! — хриплым высоким голосом выпалил я.

— Не путайся под ногами, парень.

Масло плеснуло мне на брюки. Вылив остатки на боковую стену, мужчина отошел. Другой, с факелом, ждал команды; на лице его застыло искреннее любопытство, как у мальчишки.

Может, у них ничего и не выйдет? Может, снег на крыше затушит пламя или стены окажутся достаточно отсыревшими? Но Середит слишком стара и может умереть от удушья, находясь внутри.

— Эй, Болдуин. Принеси-ка еще ведро. С того края польем. — Мужчина указал на торцевую стену.

— Пожалуйста, не надо! Не делайте этого!

Я понимал, что зря их уговариваю. Развернувшись, бросился к двери и стал бить в нее кулаками.

— Середит! Откройте дверь. Проклятье, откройте же эту чертову дверь!

Меня схватили за воротник и оттащили. Я закашлялся и чуть не упал.

— Не подпускайте его. Вперед.

Державший факел зарычал и шагнул к дому. Я тщетно пытался вырваться. Лопнул шов на рубахе, и я чуть не повалился в пространство между пламенем и дверью. Сильный запах масла ощущался на языке. Масло пропитало мои брюки, запачкало ладони; я мог вспыхнуть от малейшей искры. Пламя факела замелькало перед глазами: плюющееся, когтистое, языкастое.

Пятясь, я уперся в дверь. Идти было некуда.

Мужчина поднял факел, как посох, и, чуть наклонив, поднес к моему лицу. Затем опустил. Пламя трепыхалось, почти касаясь стены; оно было так близко, что я мог до него дотянуться.

— Нет.

Мой голос был чужим. Кровь поднялась и запела в висках, как полноводная бурлящая река, — так громко, что я перестал слышать свои мысли.

— Сделаешь это, и я прокляну тебя, — проговорил я, и во внезапно наступившей тишине мне почудилось, будто к моему голосу примешивается еще один, идущий из самих глубин моего существа. — Убьешь огнем — сам умрешь от огня. Будешь жечь ненавистью — сам сгоришь.

Никто не пошевелился.

— Сделайте это, и кровь с пеплом навек запятнают ваши души. Чего бы вы ни коснулись, все посереет и увянет. Кого бы вы ни коснулись, тот заболеет, лишится рассудка или умрет.

Послышался звук: далекий, слабый, словно что-то приближалось. Но голос не желал замолкать.

— Вы закончите свои дни всеми презираемые, одинокие, — продолжал я. — Вам не будет прощения.

Вокруг меня, как круги на воде, разливалась тишина, заглушая шипение ветра и глухой рокот пламени. Потом эту тишину разбил звук, похожий на шум листопада или треск рассохшегося дерева.

Мужчины неотрывно смотрели на меня. А я в свою очередь посмотрел в глаза каждому, но это был не я — сквозь меня смотрел кто-то другой, обладатель голоса.

Я поднял руку решительным жестом пророка.

— Ступайте.

Зачинщик заколебался. А тихий шорох, который я принял за шум листопада, усилился, превратился в барабанную дробь, затем в шипение и, наконец, в рев.

Дождь.

Он лился сплошной стеной, внезапный, как атака из засады.

Дождь ослепил меня, за считаные секунды промочил волосы и одежду до нитки. Ледяная вода бежала по затылку и прыснула из носа, когда я стал потрясенно отфыркиваться.

Мужчина сунул факел под крышу, но налетевший ветер плеснул на пламя дождем, и оно погасло.

Я наклонил голову, пытаясь отдышаться; струи дождя лупили меня нещадно. Раздались крики — несколько испуганных, сдавленных воплей — и звуки спотыкающихся шагов в темноте.

— Он вызвал дождь! К черту старуху, пошли отсюда… Колдун!

Вода застлала глаза, и я увидел лишь смутные тени, бежавшие прочь и исчезавшие во тьме, словно призраки. Они звали друг друга, откликались и чертыхались, спотыкались, падали и снова поднимались на ноги. Затем до меня донеслось далекое ржание лошадей, и шум стих.

Я промок насквозь. Болото за домом шипело и рокотало под струями дождя. Тростниковая крыша вела собственную песнь; ветер гудел в разбитом окне. Пахло глиной, камышами и талым снегом.

Меня пробрала дрожь, и я подался вперед, словно готовясь к схватке с невидимым противником. Справившись с ознобом, сморгнул воду с ресниц и сдул струйки дождя с верхней губы. Тьма рассеялась, предметы обрели дрожащие серебристые очертания: амбар, дорога, горизонт.