Вонда Макинтайр - Луна и солнце

Тут прямо в руки Мари-Жозеф, подскакивая на досках, покатилась шпага-трость Люсьена. Схватив ее, Мари-Жозеф с усилием поднялась и, стараясь никого не подпускать к себе, стала размахивать шпагой. Мушкетеры отступили со смехом, ведь она даже не заметила наведенного на нее пистолета.

— Сложите оружие или я убью его! — крикнул лейтенант.

По шее Люсьена сбежала капля крови, запятнав белую рубашку.

Мари-Жозеф и Люсьен оказались в меньшинстве, их сопротивление было сломлено, и каждого из них сделали заложником, угрожая жизни другого.

Мари-Жозеф опустила шпагу, обманутая и побежденная. В ярости она отшатнулась, когда мушкетер попытался было взять ее за руку. Ей оставалось лишь бессильно глядеть, как матросы спускают Шерзад меж руками золоченой резной фигуры на носу корабля и подвешивают под бушпритом. Стражники отвели мушкеты и сабли и позволили Люсьену подняться на ноги.

— Вот теперь она сможет увидеть и услышать океан.

С этими словами его величество отобрал у Мари-Жозеф шпагу Люсьена.

— А ведь вы давали мне слово чести, месье де Кретьен.

Король опустил острие шпаги на доски палубы и наступил сапогом на клинок дамасской стали. Клинок запружинил, лезвие оставило на дереве глубокую царапину. Король снова наступил на клинок. С мрачным видом он атаковал его в третий раз. Наконец шпага переломилась. Все это время Люсьен не дрогнув наблюдал за казнью.

Его величество отбросил рукоять на палубу и швырнул сломанный клинок за борт.

Шерзад висела под бушпритом в сети. Веревки глубоко врезались ей в бока и в бедра; грудь резной фигуры впивалась в спину, не давая лишний раз пошевелиться. Однако соленые брызги омыли и взбодрили ее. Открыв рот, она смаковала их на языке, наслаждаясь вкусом и запахом дома.

Она умирала, но решила бороться до конца.

Весь вечер она хранила молчание, отказываясь отвечать Мари-Жозеф и прокладывать маршрут кораблю. Но с приближением ночи она запела голосом хриплым и грубым.

— Она согласна! Она укажет нам путь в пещеру! — перевела глупенькая, доверчивая Мари-Жозеф.

Солнце уже опускалось за горизонт. Шерзад пела, прислушиваясь как могла к очертанию морского дна. В сумерках, во время затишья между днем и ночью, ветер стих, а с наступлением темноты переменился. Капитан отказывался безрассудно подходить столь близко к незнакомому берегу, но беззубая акула, король, приказал ему повиноваться.

Корабль двинулся вперед, и Шерзад выводила трели с волнением и страхом.

Остроконечная зазубренная подводная скала, точно гигантский хищник, впилась в тело корабля. Киль заскрежетал по камню, скала сокрушила его, вдребезги разбивая шпангоут. Шерзад бросилась вперед, натянув сеть и раня себя врезающимися в плечи и бедра грубыми веревками.

Однако сеть выдержала, и русалка не сумела освободиться. Корабль сел на мель, капитан зашелся яростным криком, Мари-Жозеф завизжала в ужасе. Шерзад рассмеялась безудержным, страшным смехом, готовясь умереть, ибо замысел ее не удался.

Солнце опустилось в море, за ним последовала ущербная луна, а русалка по-прежнему висела между руками золоченой резной фигуры на носу корабля.

Мари-Жозеф, закутавшись в одеяло, съежилась в комочек на палубе; на душе у нее скребли кошки. Она попыталась было убедить Людовика, что Шерзад случайно посадила корабль на мель, но, поскольку и сама в это не верила, не сумела это доказать и лишь поневоле убедила его, что была посвящена в коварные планы русалки.

«Неужели он не понимает, — думала она, — что Шерзад лишь отвечает обманом на обман и предательством на предательство?»

Несчастный случай имел одно приятное последствие. Когда начался отлив и флагман сел на камни, безумная качка сменилась стоном и скрежетом поврежденного шпангоута, и Люсьен заснул впервые с начала плавания. Его белокурые волосы мерцали в свете звезд. К великому облегчению Мари-Жозеф, сабельная рана у него на шее оказалась царапиной, неглубокой и недлинной.

Все осталось по-прежнему. Корабль не получил серьезных пробоин. Капитан сказал, что с началом прилива они возобновят плавание.

«А что потом? — задавала себе вопрос Мари-Жозеф. — Они больше не доверят Шерзад выбирать маршрут и не станут меня слушать. Неужели они подвергнут ее пыткам, или убьют, или, вернувшись в Версаль, отдадут папе Иннокентию?»

Внезапно ночь огласилась негромкой мелодией. Это Шерзад запела колыбельную, которой морские люди убаюкивают своих младенцев.