Игорь Гречин - Охотничий сезон

Ну, и в таком духе. Впрочем, теперь он болтает, что все это — сплошная мура, а вот сейчас он пишет роман, который потрясает мир, ибо каждое слово в нем — сплошная правда.

Однако я отвлекся. Ну так вот. Через пару дней после этой дурацкой статьи Достоевский отлавливает меня в столовке, где я, по обыкновению, последним доканчиваю макаронный ужин, страшно гримасничает и озирается по сторонам, и волокет меня в темный угол.

Ну, думаю — опять на него нашло, и уже ищу глазами Иванова, чтобы, значит, Иванов выручал. Но Достоевский прижимает палец ко рту, делает громкое «Тш-ш-ш!», чем, желая обратного результата, привлекает внимание других наших братьев по отсутствию разума, и жарко шепчет мне в лицо:

— Старик, ты знаешь: я плохого не посоветую. Есть дело. Только об этом — никому. Усекаешь?

— Пока нет, — отвечаю и потихоньку от него отодвигаюсь.

— Да не ори ты так, это же… Ну вот. С тобой хочет познакомиться один… э-э… один человек.

— Новенький?

— Сдурел? Он не из наших.

— Из города, стало быть?

— Не, он… Он даже не из нашей страны. — И смотрит вбок.

— Как это? Наполеон, что ли?

— Да я же говорю — не из наших! Не, он… как бы тебе сказать… oн даже не из космоса…

Тут мне надоедает:

— Слушай, Достоевский, ты меня уже достал. Ну, что ты мелешь?

— Видишь ли, Андрюха, он — демон.

— Ага, — говорю я, потому что лучше всего сказать «ага», когда сказать нечего.

— Старик, у него к тебе оч-ченьсерьезное дело. Ты ему нужен позарез.

— Учти, душу не продам… — говорю. — А скажи-ка мне, дружок… он что, действительнозеленого цвета?

Достоевский подозрительно смотрит на меня.

— А тыоткуда знаешь?

— Ну как же, — говорю. — Намедни они залетали, о здоровье твоем справлялись… Посидели, и — шасть в окно, только хвост и видел…

Ну, тут его так разбирает, что он плюет на конспирацию и орет:

— Да, я его видел, как тебя! Я его друг! А если он действительно зеленогоцвета, то это не значит, что..! что… что?..

— Ладно, — говорю, чтобы прекратить поток этих «что». — Ничего не значит. Так когда мне его ждать?

— Это онтебя будет ждать, балда, — отвечает Достоевский, успокаиваясь. — В полночь. В кладовке. Я проведу. Идет?

— Ну ладно. Малышка тоже пойдет.

— Нет, ну ты точно чокнулся! Это же секретное дело государственной важности. Только я, он и ты. Усекаешь?

— Ну ладно… Галстук надевать?

— Что этому писателю от тебя надо было? — спросил Иванов, когда все улеглись.

— Да так… Ерунда.

— Может, ему того? — Иванов выразительно погладил себя по скуле.

— Не стоит. Сам разберусь.

— Ну и пошел ты в задницу.

— Грубый тип этот Иванов.

Теперь представьте себе сюрреалистическую картинку: кладовка, освещенная только большой белой свечой на ящике: посреди кладовки стоим мы с Достоевским в одинаковых казенных пижамах в цветочек со смазанными штампами желтого дома на спинах, в компании почти двухметрового, действительнозеленого истукана, кутающегося в зеленый же плащ. Будь я нормальным, я бы точно тронулся. А такничего.

У этого типа пупырчатая кожа: как я уже говорил — цвета бутылки от шампанского, лысая как пятка голова, остроконечные уши, прижатые к черепу и большие раскосые глаза, глядящие на меня красными зрачками.

Некоторое время мы рассматриваем друг друга с одинаковым выражением вежливого любопытства.

— М-дэ, — наконец, задумчиво говорит истукан. — Представьтесь, пожалуйста.

— Пожалуйста, — отвечаю я вежливо: — Фитцпитсрихард. Гюнтер Эльза-Мария Вольфганг Луиза Фитцпитсрихард.

Чувство юмора у парня развито примерно на столько же, на сколько оно развито у полена.

— Я понимаю, — серьезно говорит он. Голос у него хриплый, с присвистом и странным акцентом. — Не обижайтесь, Андрей Николаевич. Но и вы поймите меня. Времени у нас очень мало, счет идет уже не на недели, а на дни, если не сказать — на часы…

Вопрос, согласен, был риторическим, но я хочу быть уверен, что вы — это действительно вы, и здесь нет посторонних как ушей, так и глаз. И… вы уж простите великодушно, я позволил себе заглянуть в медкартотеку по вашу душу и теперь знаю вашу историю… — он сочувственно вздыхает. — Крупный музыковед, после весьма прискорбной катастрофы попадаете сюда… Поверьте, мною движет крайняя необходимость, я искренне сочувствую вам, и тем не менее обращаюсь с нижайшей просьбой о помощи…