Борис Барышников - Большой охотничий сезон

Дом Яковлева был не из ближних, но Рая Дмитриева, а попросту, среди своих, Хампуга — Надутые губки, изменила обычному, выверенному маршруту, и, хотя почтальонская сумка изрядно давила, к первому заспешила к нему, старику Яковлеву. Она семенила, часто-часто переставляя ноги в коротких меховых сапожках: дорога укатана, можно я поскользнуться с ношей, Там, на почте, осталась начальница, изнывающая от любопытства. И было с чего! Подумать только, старику Яковлеву опять странный перевод! Из какого-то непонятного учреждения, И не сумма его — пятьдесят рублей — лишила покоя женщин, а тот факт, что Яковлеву — и перевод. Ничего подобного еще не случалось в Урокане. Сам-то Семен Никифорович, правда, частенько отсылал деньги. То сыновьям и дочерям, племяшам, разъехавшимся учиться по институтам, то теперь вот уже внукам. Богато жил Яковлев. Промысловик первейший. И не считал рубли, не складывал в кубышку, что хотел, то и покупал, семью выхаживал, о каждом заботу имел; и расставался-то с деньгами весело, будто не нажиты они потом, не собраны по сопкам да по марям старательным охотницким трудом.

— А-а… Хампуга-подруга… Почто рання гостья? — улыбкой встретил старик девушку-почтальоншу, вошедшую в дом, как принято, без стука, пустившую с собой морозного воздуха с улицы. — Не тяжко такой куль тащить?.. Садись чайку выпить.

«Вот старый, все понимает, все видит. То-то ни один зверь еще не ушел от него», — мелькнуло у Раи. А вслух, растягивая пунцовые губы с капельками тающего на них инея, сказала:

— Чайку выпью, дедушка. Спасибо. А сумка-то тяжелая — это вы правильно… И знаете, отчего?

— А? — переспросил Яковлев, подставив девушке правое ухо.

— Отчего, говорю, знаете? — повторила она громче.

— Скажи уж.

— А вот! — Рая вынула отложенные отдельно деньги с бланком перевода и заглянула в лицо старику. — Это вам. Опять пятьдесят рублей!.. Спешила — боялась, вы в тайгу раньше подадитесь.

— Ну как же… Раньше…

Звонким предрассветным утром началось тогда его соболье шаманство.

Мастер он был по белке и песцу, горностаю и лисице. Сохатого ли, оленя дикого, кабаргу — любого рогатого и копытного зверя брал умело. Счет потерял волкам. Медведей десятка два завалил. Кого не приходилось добывать по охотницкой необходимости либо по случаю. Но соболь… Соболь был страстью всей его жизни. Первое, с чего он себя помнил, — конечно, глаза и руки матери, но потом — соболь. Теплота и ласковость его меха цвета молодой сосновой коры. А в шесть лет он вытащил искусанными руками из обмета первого своего соболя. Дрожал, чуть не плакал от счастья и… выпустил зверька на волю. Верил с тех пор, что тот дружок и приносит ему удачу.

Олени в загоне, собаки заперты — на поиск он любил ходить в одиночку. Меньше шума. Кильтырой скользил на камусных лыжах вдоль низкого берега против течения, иногда чуть ли не по самой кромке льда у чистой воды. Ковырял узловатым в суставах пальцем следы, оставленные когтистыми лапками… А вот и свежий след! Даже глазом заметно, что свежий. Старик все же ощупал снег, понюхал щепоть, осмотрелся. Соболь пировал здесь только что. По каменной грядке спустился к полынье, выждал и цапнул жирную рыбину. Снег взъерошен. Раздавленные капли крови. Чешуя… Ага… Потащил добычу, учуяв, видать, шелест камусов: рядом с выволочным следом, уводящим под берег, тянулась полоска, прочерченная рыбьим хвостом.

За десяток километров, что прошел охотник вверх по реке, попалось немало таких мест. Кильтырой обозначил их вешками — легче найти, если падет снег. Завтра ставить капканы и кулёмы. Вернулся к избушке и двинулся по реке вниз. В разгар работы вдруг услышал рокот невидимого вертолета, пролетавшего далекой стороной. И хотя привыкли все уже к этим шумным, быстрым машинам, обычным в их краях, старик подивился: изыскательский сезон закончился давно, колхозные оленьи стада пасутся в других краях. Но скоро он забыл про вертолет. Надо было успеть разведать Мульмугу и наловить прикорма соболям.

Дни полетели стремительно. Устроив ловушки на реке, Кильтырой верхом на своем тофаларском учуге, сопровождаемый Кайраном и Пулькой, двое суток челночил отроги: искал глухариные и рябчиковые ягодные угодья, «склады» кедровок, беличьи гайна. Белок и здесь хватало, но ни разу руки не потянулись к «тозовке», хотя и донимал соблазн. Как-то собаки подняли соболя, загнали в нору под корнями. Кильтырой топором расширил вход, разделся, влез чуть ли не до унтов и вытянул пушистого, перехватив тому горло… Разрезал тушку, рассмотрел, что и когда ел соболь, сыт ли, голоден, что любит, и кинул горячее лакомое тельце собакам.