Сергей Тимофеев - Как Из Да́леча, Дале́ча, Из Чиста́ Поля... [CИ]

Чувствует Алешка, пришел его час. "Болотину ищи, болотину. Да поглубже!.." - коню шепчет. Тот и отыскал. У зверя, хоть и домашнего, чутье таким образом устроено, он и в незнакомом месте себя привычней ощущает, нежели человек. Подпустил преследователя поближе, и - только тот лук вскинул, - метнулся куда ему было надобно, порхнул над трясиной птицей стрижом, да и был таков.

Степняк же, на уловку Алешки поддавшийся, всем своим естеством, как есть, вместе с конем, в топь угодил. В мутную, черную, вонючую жижу. Так ухнул, ровно дуб столетний. Трава заколыхалась, окрест гукнуло, мошкара взвилась тучами, лягвы переполох подняли. Болотник, в чьи владения он вперся, тоже, небось, со страху на пять аршин из болотины выпрыгнул.

Алешке же некогда назад смотреть, на дело своих рук, - или чего там, - любоваться. Он быстрей к Почайне подался. Разоблачился, пристроил к седлу наряд свой, и дунул вдоль ручья, коня не сдерживая, обратно к Киеву. В город с обратной стороны, по Боричеву увозу, добирался, чтоб, коли чего, на него не подумали. С версту до ворот городских пешком шел, с конем в поводу. И сразу к Хорту направился, шкуру с рогами возвращать да ответ держать.

Тот на крыльце стоял. Хоть и делал вид, будто ни к чему ему Алешкино возвращение, ан не утерпел. Как только завидел - подхватил ведро, и вроде как к колодцу идет, а на самом деле - к молодцу.

- Ну, как съездил? - спрашивает, а самого, - за семь верст видать, - любопытство так и распирает.

- Хотелось лося, ан не удалося, - подмигнул Алешка. - Пошли, что ли, расскажу, как было.

Хозяин про ведро забыл. То есть, в горницу его с собой прихватил, поставил на лавку рядом с собой, слушать изготовился.

Пока Алешка рассказывал, пока то, пока се, тут уж и солнышко скрылось. Пора дружиннику в избу свою, что возле палат княжеских, возвращаться, ан Хорт за ним увязался. Как же, чем все там закончилось, ни одному, ни другому не ведомо. А узнать хочется. Народ-то киевский, должно быть, уж все прознал.

Кто бы сомневался!.. Не успели Алешка с Хортом отойти от избы, как завидели двух горожан, оживленно размахивавших руками. Судя по тому, что каждый старался перебить другого, разговор шел о чем-то важном. Они невольно прислушались.

- ...говорю тебе, на него можно было ловить сома, - говорил один, - с него одних пиявиц сняли ведер десять... А сомы, они страсть как пиявиц любят...

- ...брешут, как есть брешут! - уверял другой. - Откуда там было пиявицам взяться, когда с него травы столько содрали, моей корове столько бы на месяц хватило, ежели б она, окаянная, жрала, что дают. Не поверишь, привез давеча ввечеру укос с-под стены, а она голову воротит. Зверобоя, вишь, много оказалось, а мне и выбрать как-то недосуг...

- О чем это вы, братцы? - остановился было Алешка, но горожане сразу замолчали, искоса глянули на спрашивавшего, повернулись к нему спиной и заспешили прочь.

- Ты ж при оружии, в доспехе, - пояснил ему Хорт в ответ на недоуменный взгляд. - Мало ли что?.. От дружинников княжеских завсегда лучше подальше держаться. В особенности, коли случилось чего. А случиться-то оно, судя по всему, случилось... - задумчиво пробормотал он. - Пошли. У своих узнаем.

Не обращая более внимания на горожан, замолкавших при их приближении, они добрались до княжьего двора, где и узнали, отчего опаска уста запечатывала. Князь строго-настрого повелел в тайне случившееся держать, ан на всяк роток не накинешь платок. Кто-то слово обронил, кто-то два, и вот уже всему Киеву известна оказия с богатырем степным, мало того, во всех подробностях, - еще и с прибавлениями...

Крепко Тугоркан в болотину влетел. Окатило его жижей смрадною, облепило травой ядовито-зеленою, был человек - стал чудище. Самому выбраться никак - стоит пошевелиться, только глубже проседает, с коня не слезть, ухватиться не за что, разве и остается, что на языке своем чудном выговаривать да на помощь звать. Оно, конечно, соромно, богатырю - и на помощь кликать, ан в болотине тухлой живота лишиться - тоже невесть какой подвиг.

А охоте каково, которая на зов подоспела? Торчит кочка зеленая посреди жижи мутной, и ругается самым непотребным образом. То есть слов-то не понятно, что ругается, зато по смыслу вполне даже очевидно. Толмач так перетолмачил, что будто князя кочка винит. Слуги его, мол, нарочно зверя, особым образом обученного, через дорогу выпустили, чтобы дело вот эдаким вот образом повернулось. Грозится. Мол, как только выберется, тут-то всем и несдобровать. Ну, князя тоже за живое взяло. Не стал напраслину терпеть. Пусть, говорит, коли несдобровать, там и остается, даром что гость. По дури своей в беде оказался, а другим пеняет. Глаза потерял, как за зверем погнался. Лаются это они через толмача, и того не видят, как остальные за животы ухватились. Потому - вылезли на кочку неподалеку от степняка две лягвы, и ну одна на другую голосить. Князь с Тугорканом голосят, и эти заливаются. И так это потешно у них выходит, будто передразнивают. Только кто кого - не понятно.