Эдвард Дансейни - Дочь короля Эльфландии

И ответил ей отец; и даже музыка, что слышна в городах людей, либо вплетается в сон на земных холмах, не могла сравниться с эльфийским его голосом. Звенящие слова заключали в себе великое могущество, способное изменить очертания холмов грез и при помощи чар расцветить поля фаэри новыми цветами.

— Нет у меня таких рун, — отвечал король, — что обладали бы властью проникнуть за преграду, либо похитить что бы то ни было у земных полей, будь то фиалки, калужницы или смертные, и провести их через бастион сумерек, что возвел я, дабы оградить нас от грубой реальности. Только одна такая руна осталась у меня, и это — последняя из великих сил, что заключены в наших угодьях.

И не вставая с колен со сверкающего пола, о прозрачных глубинах которого умеет поведать только песня, Лиразель продолжала умолять отца об этой единственной руне, не заботясь о том, что руна эта — последняя из великих сил в кладовых грозных чудес Эльфландии.

Но властелин волшебной страны не желал даром потратить сию руну, надежно запертую в его сокровищнице, сосредоточие самых великих чар и последнюю из трех; король сохранял руну как оружие противу угрозы неблизкого, неведомого дня, свет которого мерцал сразу за поворотом веков, слишком далеко даже для сверхъестественной зоркости его предвидения.

Лиразель знала, что королю уже доводилось отвести Эльфландию далеко вспять, а потом притянуть назад, так, как луна притягивает волны прилива, и волшебная страна снова заплескалась у самого края людских полей, и сверкающая граница коснулась вершин земных изгородей. И ведала Лиразель, что для этого королю потребовалось какое-нибудь сложное чудо ничуть не более, чем луне: он просто взял да и перенес свои владения подальше одним магическим жестом. Так разве не в силах он, размышляла принцесса, свести Эльфландию и Землю воедино, воспользовавшись для того магией не более редкостной, нежели нужна луне при отливе? Потому она снова принялась умолять отца, напоминая ему о чудесах, что некогда сотворил он при помощи таких простейших заклинаний, как движение руки. Лиразель заговорила о колдовских орхидеях, что в один прекрасный день хлынули с утесов, словно лавина розовой пены сорвалась вдруг с эльфийских гор. Лиразель заговорила о махровых куртинах невиданных лиловых цветов, что распустились среди разнотравья лощин, и о великолепии благоуханных кущ, что от века хранит поляны. Ибо все эти чудеса свершил ее отец: и пение птиц, и буйство цветов рождены были его вдохновением. Ежели такие чудеса, как цветы и песни свершаются по мановению руки, разве не сумеет король легким кивком призвать от Земли столь недалекой какие-то несколько полей, что пролегли совсем рядом от земной границы? И, уж конечно, ему ровным счетом ничего не стоит снова подвинуть Эльфландию чуть-чуть ближе к Земле, — ему, что не так давно перенес ее до самого поворота на пути кометы, а потом снова вернул волшебную страну к границе людских полей.

— Никаким рунам, кроме одной-единственной, — отвечал король, — никаким чудесам и заклятиям, никаким волшебным талисманам не дано сдвинуть наши владения за пределы земной границы даже на ширину птичьего крыла, и ничего не в силах они доставить оттуда — сюда. А про то, что на свете существует одна-единственная руна, на такое способная, обитатели тамошних полей даже и не догадываются.

Но по-прежнему принцессе не верилось, что привычному могуществу ее отца-чародея не так-то просто свести воедино чудеса Эльфландии и то, что принадлежит Земле.

— От тамошних полей, — молвил повелитель волшебной страны, — поневоле отступают все мои заговоры, там немы мои заклинания, и правая рука моя бессильна.

И только после того, как король помянул дочери про свою грозную правую руку, принцесса наконец-то вынуждена была поверить отцу. И снова взмолилась Лиразель о той последней руне, о давно хранимом сокровище Эльфландии, о той великой силе, что обладала властью противостоять неумолимому влиянию Земли.

И помыслы короля в полном одиночестве устремились в будущее, и заглянули далеко вперед. Не в пример легче оказалось бы для затерянного в ночи путника отказаться на пустынной дороге от фонаря, нежели для эльфийского короля — воспользоваться своим последним великим заклинанием, и лишиться руны отныне и навсегда, и вступить без нее в те сомнительные годы: королю дано было разглядеть их смутные очертания, равно как и многие события, но только не итог. Лиразель ничего не стоило попросить о грозной руне, способной подарить принцессе то единственное, чего ей не хватало; и с легкостью исполнил бы король просьбу, будь он всего лишь смертным; однако беспредельная мудрость правителя волшебной страны различала в грядущем столь многое, что опасался властелин встречи с будущим без последней из своих великих сил.