Виктория Войцек - Тени леса

— Плохой!

Я сжимаюсь в комок — и почему даже в голову не приходит самой отойти в сторону? — но очередной голос, который я доселе не слышала, прерывает мои размышления. После чего перед мордой лишара пролетает… ботинок? Это чья-то глупая шутка? А вот второй попадает ему точно в голову. Не думаю, что человек целился именно туда: все же какие-то проблемы с точностью у него имеются. Но зверь останавливается. Резко тормозит всеми четырьмя лапами.

— Не трогай ее! — Этот голос режет уши. До чего высокий, до чего визгливый. Мне не хочется смотреть на его обладательницу. А это явно девушка. — У нее же нет оружия!

Бедная наивная дурочка. Сомневаюсь, что оно есть у тебя, раз уж ты швыряешься обувью.

Зверю все равно. Зверь давно не понимает человеческий язык. Он просто находит себе куда более интересную жертву, чем я. Вернее, жертва находится сама. Она словно говорит: «Иди и возьми».

С меня достаточно: девочек с ведрами, мальчишек без имен и пещерных. Пускай я останусь без денег и без крыши над головой, но хотя бы живая. Я поднимаю запылившийся кинжал, вытираю о штанину и убираю за широкий кожаный пояс. Недовольно дергаю ухом в ответ на возмущенные возгласы. Они вряд ли меня остановят. У всего есть границы; у моего терпения и благородства они довольно небольшие. Я вступилась за Зенки, который появился так вовремя. Можно считать, отдала долг.

Я кланяюсь — из-за этого ситуация выглядит не более чем уличной постановкой, реалистичной и пугающей. Те, кто наблюдает из окон, наверняка ждут, что я подзову к себе лишара, улыбнусь, вскину руку, и все закончится.

Только этого не происходит.

Человек-волк несется к рыжей девочке, поднимая клубы пыли. Она стоит на пороге своего дома, сжимает пальцами платье и трясется. Она вряд ли отойдет в сторону, вряд ли закричит. Только губы шепчут что-то. Неужто молится?

Зенки зовет ее по имени. Он сует руку в колчан, который висит у бедра, но там больше нет стрел. Он бьет кулаками по земле, потому что понимает: даже если приложит все усилия, просто не успеет. Девочку сожрут, до того как он преодолеет половину пути. Но того, чего мы ожидаем, не происходит. В последний момент лишар просто отбрасывает Сатори. Он проламывает — плечом ли, башкой — непрочную входную дверь и врывается в дом. Там слышны крики, громкие, женские крики. И они выводят зверя из себя. Даже меня они раздражают. А ведь я нахожусь достаточно далеко.

Пусть они замолчат!

Пальцы сводит. Голова кружится. Словно что-то наружу вырваться пытается. Только не выйдет, не получится, слишком уж хорошо заперта клетка. И завалена, точно книгами, новыми воспоминаниями и небылицами.

— Зенки! — приходится рявкнуть, чтобы он хоть немного пришел в себя. — Забирай ее и уноси куда подальше.

Сама девочка не в состоянии сделать хоть что-то. Она сидит на земле, слабо двигает пальцами и бледнеет. Как и каждый из нас, она знает, что происходит. Знает, что не сможет ничего изменить. И знает что произошедшее — целиком и полностью ее вина.

Судя по тому, с какой легкостью Зенки поднимает девочку на руки, она не весит ничего. Он кладет ее голову себе на плечо, убирает с лица длинные рыжие пряди, выбившиеся из косы, ласково гладит. Он несет ее неспешно, чтобы не тревожить. Будто они на прогулке. И почему я все еще наблюдаю за этим? Да, наверное, причина в том, что мне больше нечем заняться. В случае чего, я всегда могу укрыться в лесу. Или под крышей ближайшего дома — на широких деревянных балках. Неудобно, но мне нужно лишь дождаться утра, пока тварь, с которой никто из нас не может совладать, не уберется из Аркватты.

Приходится размахивать руками: слов малыш Зенки не понимает. Не понимает, что лишар может просто поиграть, а затем отправиться на поиски новой жертвы. И еле передвигающий ноги мальчишка прекрасно подходит на эту роль.

— Бросай ее в кусты! — повышаю голос, но Зенки лишь грустно смотрит на меня и не говорит ничего. — Мы уже ничего не сделаем! Их не спасти! А вот ее — еще можно.

Пальцы дергаются. Да эти двое помрут без меня. Возможно, не из-за лишара. Зайдут в охваченный пламенем дом, подумав, что в огне он их не возьмет. И сгорят.

— Вы мне еще должны будете, — рычу себе под нос.

А ведь идея хороша, согласитесь. Поджечь. Нет, не этих идиотов. Зверя. Если предположить, что он еще трапезничает, то у меня есть время. У нас есть.

— Дио!

Пещерный обнажает зубы, щурится недовольно. Он считает мои выходки трусостью; я же не считаю неправильным то, что не желаю в бою сдохнуть. Я — не герой, нет. Никто из нас — не герой. Если мы погибнем, о нас не сложат песни. Скорее просто забудут.