Альма Либрем - Каена

— Надо же, не тронули, — хохотнул эльф.

Она была совсем слаба. Судя по всему, стражей было трое — но что против них могла поделать хрупкая девушка, измученная, избитая палицами, по их мнению — даже мёртвая.

— Твари не трогают трупы, — отметил второй.

Третий только зло рассмеялся, схватил её голову за подбородок, рванул на себя — но она так и не раскрыла глаз.

Шэрра. Её зовут Шэрра.

Боль клубами билась в груди. Она, казалось, задыхалась от этого глупого и дикого осознания — вот-вот на свободу вырвется вся та печаль, весь холод, что так долго прятался в глубинах боли. Она не сможет ничего с собой поделать.

Вечные не предают.

Да, она прекрасно знала, что это была правда. Но она сама — безоружна. Пережить пытки мало.

Звякнули кандалы — и она мешком повалилась на пол. Эльфы — их грязные, липкие пальцы, скользящие по её телу, — снимали с неё оковы, словно до конца не понимая, жива или нет. Третий то и дело срывался на нервно-злой смех, второй и первый — переглядывались. Она чувствовала на себе плотоядные взгляды. Она чувствовала, как медленно, одна за другой, затягивались тонкие полосы от палиц. Но она всё ещё не могла дотянуться до оружия, не могла их оттолкнуть.

Кто-то из них — она видела только тени, чётко различала одни лишь голоса, — наклонился к ней, но не для того, чтобы проверить, могла ли Шэрра дышать — для того, чтобы на мёртвых, заледеневших губах, сохранивших ещё последнее дыхание.

Покойница.

Шэрра не чувствовала себя живой. Но сколько б ни отступала от неё боль, отвращение теплилось в груди и колотилось, будто бы ещё одно сердце, с такой скоростью, что она уже не могла его подавлять.

Она хотела открыть глаза. Хотела сжать палицу, лежавшую совсем близко, но знала, что в ней не осталось почти яда. Шэрра и не дотянулась бы, впрочем.

Она знала — изорванная одежда почти ничего не скрывает. А им всё равно, жива или мертва — плотоядные взгляды можно узнать уже по ощущениям, для этого необязательно смотреть на них.

Падальщики, делящие труп убитой собаки или кошки, найденной в подворотне. Подбирающие за королевой то, к чему она запретила прикасаться.

Шэрра не была мёртвой. Мёртвым всё равно.

А она хотела бороться, даже если не могла.

…Роларэн говорил, узнать, Вечный ты или нет, невозможно, если у тебя есть магия, пока не подступит возраст старения. Но Шэрре было чуть больше двадцати, и она колдовала — пусть слабо. Она слышала, даже отсюда, из подземелий дворца, как бормотали Златые Деревья, как тихо в небесах шептались скрытые за Туманами звёзды, как плакала кровавыми слезами луна.

Она видела, как золотились в предсмертном страхе листья почти уже мёртвого леса.

Она знала, что должна выжить. Должна остановить — в эльфах в последнее время было слишком много человеческого.

Роларэн говорил, что Дерево — не обязательный атрибут. В них хранится душа, но почему бы ей не биться в теле?

Почему бы в унисон с сердцем не перегонять не только кровь, но и мысли? Не стать переходным этапом от одного мира к другому? Почему бы её душе не поселиться у неё в груди, там, за рёбрами, куда не достанет ни одна палица на свете, и мерно отсчитывать мгновения Вечной жизни?

Если у неё есть душа, она бессмертна. Иначе не бывает. Было… Лишь однажды, но там просто дерево взросло прежде, чем должна была появиться на свет его хозяйка. Слишком рано.

Они запутались во временных потоках.

Она почувствовала, как по восстанавливающейся коже скользнули чужие руки. Как дыхание отвратительного поцелуя скользнуло по полумёртвому телу.

Она возражала — какой толк с такой вечности, если нельзя сражаться? У каждого Вечного есть своя палица, и он может защитить себя. У него есть выбор. А что она? Вырвет кость из груди, чтобы ею проткнуть врага? Да и это вряд ли поможет.

Шэрра шептала ему тогда вечером, что сможет сжать чужую палицу в руках, но какой от неё смысл, если её собственная душа — может быть, несуществующая, — это просто эфир, застывший где-то в костях, в мышцах, в крови.

Он тогда рассмеялся.

Палицу нужно носить с собой, говорил он, улыбаясь грустно-грустно. С палицей надо уметь обращаться, наносить правильные удары. Надо уметь прятать её от родных и не позволять лишнее касание.

То ли дело, когда сила бьётся в тебе самом. Разве у неё нет пальцев? Разве нет кожи, которую она в один миг может сделать ядовитой? Разве у неё нет взгляда, которым она может пронзить лучше, чем оружием?

Разве она не может воспользоваться тем, что всегда в её распоряжении, всегда там, заживляет раны, исцеляет порезы?