Мила Нокс - Наместник ночи [litres]

Глаза щипало от слез. Мальчик глядел на дорожку под огромным кленом, который на фоне сумеречного неба походил на косматого великана. Худенькие плечи Франца дернулись, он тяжело и часто задышал и со всей силы стиснул побелевшими пальцами подоконник.

«Ненавижу! – звенело в голове. – Чертова тетка! Надо бежать!»

– Франц, – тихонько позвал за спиной брат.

Но Франциск не откликнулся. Он знал, что Филипп чувствует его страдания, но не хотел об этом говорить. Мальчик поднял руку и приоткрыл раму, и тут же в комнату ворвался ветер с реки. Порыв дернул занавесь, ткань взметнулась вверх, накрыв Франца с головой. Из окна второго этажа открывался вид на реку – и там, далеко у горизонта, над ручьистой лентой гасла алая полоска света.

Тьма приближалась.

То ли ночь, то ли ненависть накатывала волнами, принося озноб и мрак вместе с резкими и не по-летнему прохладными порывами. От ветра по коже побежали мурашки. Да еще эта белая занавеска, будто гигантская паутина, раздувается и опадает, то накрывая с головой, то вновь взмывает вверх. Вот позади Франца снова выросла высокая черная тень. И на этот раз, кажется, не от занавески… Он почувствовал, как полумрак позади сгущается, формируясь в нечто… Нечто…

И эта занавеска…

Будто паутина…

Паутина…

Накрывает, обездвиживает.

Франц опомнился, уже когда совсем окоченел. Он протянул было руку, чтобы закрыть окно, но вдруг со страхом понял, что пальцы не слушаются. Что-то гигантское и черное уже свило вокруг него кокон и вонзило жвалы в сердце. Франциска обдало волной холода, а на коже выступил противный липкий пот.

«Только не это…»

Нужно взять себя в руки, пока не поздно. Иначе он переступит ту грань, за которой начнется… «Нет, все будет хорошо. Ну же, шевелись! Захлопни эту чертову раму!» Франциск наконец смог согнуть пальцы и медленно поднял руку, но, прежде чем коснулся окна, на мир обрушилась тьма. Все поглотила смольно-черная ночь, и лишь тонкая полоска заката алела на далеком горизонте.

Франциск застыл. И тут понял, что темнота ненастоящая. Она только в голове, только в его голове…

– Тише, тише, прекрати!

Перед глазами поплыло, колени подогнулись, и в отчаянной попытке устоять Франциск вцепился во что-то невидимое во мраке – должно быть, в подоконник.

– Дыши, дыши глубже… Успокойся.

Мальчик приоткрыл рот и судорожно втянул воздух. Встревоженный Филипп что-то сказал, но голос донесся до Франца будто из-за стены пространства и времени. Мир стремительно густел, кокон становился плотнее, и внутри его стало душно; Франц дышал все чаще и чаще, но без толку. Сердце подпрыгнуло и, вздрогнув, зачастило резкими толчками.

Приближается.

Сейчас.

Случится.

– Нет!

Крик Франциска взлетел звуком порвавшейся струны и, отразившись эхом, повис в пустоте.

Алая полоска заката – единственное, что связывало Франца с реальным миром, – пропала, будто ее и не было.

Мальчик оказался посреди какой-то темной комнатушки. Он стоял перед дверью и, хотя даже не касался едва поблескивающей в темноте ручки, знал – дергать бесполезно. Дверь заперта.

Она всегда заперта.

Внизу и по бокам двери в узкие щели просачивался тусклый лунный свет. Вероятно, она вела в комнату или коридор с окном.

Франц упал на колени, дотронулся до бледной полоски, ощутив, как под пальцами скрипнула пыль. Слишком мало света. Мальчик оглянулся на непроницаемую сцену мрака, и в лицо ему пахнуло затхлостью, плесенью и невероятным смрадом. Франц закашлялся. Темнота окружала плотной пеленой.

Казалось, кто-то залепил его уши грязью – в полной тишине было слышно лишь биение сердца. Быстрое, рваное «тук-тук-тук».

Нужно скорее выбраться отсюда!

Мальчик повернулся и провел ладонью по плохо обработанной поверхности, оцарапав кожу. Бахнул по двери кулаком. «Ты-дыщ!» Потом забарабанил сильнее. Руку пронзила боль, но он не остановился. «Дыщ-дыщ-дыщ!» Франц открыл рот, чтобы закричать, но темнота залепила глотку будто глина. Он схватился за шею, беспомощно хрипя.

Зловещая, тягучая тишина.

Холод.

Темнота.

Плесень.

Хрип.

«Откройте! Выпустите меня!»

Голос вопил лишь в голове.

Снаружи никого нет.

Его оставили здесь умирать.

«Я сейчас захлебнусь этим мраком… захлебнусь…»

Франциск из последних сил вытолкнул одно-единственное слово, которое смогло преодолеть залепившую горло темноту:

– Филипп…

Это слово вместило все одиночество мальчика – страшное, безумное, нечеловеческое одиночество. И вдруг в мертвой темноте Франциск почувствовал легкое и теплое прикосновение. Едва он понял, что это рука Филиппа, как страх, боль и одиночество отпрянули. Свившая кокон вокруг жертвы темнота испугалась и схлынула, будто черная вода в сливное отверстие. Франц еще не видел брата, но чувствовал: он где-то здесь. Его милый брат тут. Он спасет.