Екатерина Бакулина - Огни за рекой (Легионер) [СИ]

Я не могу оставаться здесь, но единственное, чего я хочу…

Легкие, едва слышные шаги. Тонкие руки ложатся на плечи. Она опускается рядом, прижимаясь щекой к моему плечу. Обнимает… И боясь вздохнуть, боясь поверить, я поворачиваюсь к ней. Ее волосы пахнут жасмином и сандалом, и небо ночное тонет в бездонных темных глазах… далекие звезды, отражаясь, мерцают огнями… вот они, эти огни, совсем рядом, стоит лишь протянуть руку.

Аж захватывает дух!

Протянуть, прикоснуться, ощутить под пальцами взволнованную дрожь, и прижать к себе… Голову сносит напрочь и колотится сердце… Эдэя! кажется, вот сейчас я проснусь, один, на холодном мраморе перестиля… а завтра тихо, не прощаясь, уйду.

Я не хочу просыпаться. Эдэя… что-то шепчу ей, какую-то чушь, сам не понимая что… иди ко мне, Эдэя, любимая… нам никто не будет мешать. Только ветер осторожно качает головки цветов. Хоть до утра!

…и лежать потом, обнявшись, забыв обо всем.

А когда солнце тонким лучом осторожно коснется небес…

— Возвращайся скорее домой, милый, — нежно шепнет она, — я буду ждать.

Я знаю, что не вернусь. Это будет последняя моя война. Но разве можно ей это сказать?!

— Я вернусь! — пообещаю я, счастливо улыбаясь. — Обязательно вернусь! Ты только жди меня, пожалуйста… ты только жди… Я обязательно к тебе вернусь!

Эдэя, моя прекрасная богиня! я всегда любил только тебя!

И в доме моем будет гореть огонь, тихо потрескивая искорками в очаге.

Хатога снова встретит ледяным ветром и мелким снегом, слепящим глаза.

Я все так же буду ехать по кривым, извилистым, выложенным брусчаткой улицам, знакомым с детства. Как мало здесь изменилось с тех пор. Или это я уже забыл как было? Те же улицы, те же дома, те же илойские солдаты… Вон харчевня на Подгорной, теперь там наверно уже не Вально, а его сын, впрочем разница не велика. Вон суконные ряды, вон та самая Минерва, за которую я голосовал не глядя… А вот высокого дома Майтека, с затейливо резным крыльцом, уже нет, и поди разбери что случилось, может пожар… не важно — по-прежнему все, аж захватывает дух.

Еду один, специально ушел от них вперед — хотелось самому пройтись, чтобы не мешали… наедине вспомнить… воздух морозный, трескучий — уши с непривычки горят огнем.

Вон, все те же мальчишки-лотошники снуют, наперебой расхваливая свой товар.

— Эй, парень, пирожки с чем у тебя? — микойские слова непривычно ложатся на язык.

Паренек смотрит с сомнением, пытается определить — кто я такой.

— С яблоками и с капустой, дяденька! Бери, нигде таких не найдешь! Сами во рту тают!

Взял парочку.

Побродить бы по этим улочкам пешком, да в обычной одежде, без этих илойских побрякушек, как раньше… прошлое щекочет горло… впрочем, к чему? Старого не вернуть.

А вот и приехал. Здесь мне и жить, снова вижу… Ха, тоже мне, дворец! А ведь казалось-то.

«Что надо?» — кажется, сейчас спросит стража, придирчиво осмотрит меня с ног до головы и будет долго думать, стоит ли пропускать внутрь. Потом, как обычно, я буду ждать во дворе, разглядывая бородатого дядьку. Ксенофан это, я узнал, не узнал только — кто поставил его здесь.

Стража у ворот. И смешная, по-детски глупая мысль — «вдруг не пустят?» Спрыгиваю с коня.

— Открывайте, — киваю им.

— Господин… — они мнутся, поглядывают друг на дружку, меня-то они не видели никогда, но и догадаться не сложно. Во всем блеске славы явился, золото и пурпур, достойные царей.

— Олинар Атрокс! — усмехаясь, говорю я.

И двери мгновенно распахиваются, вот уже бегут на встречу рабы, готовые кинуться в ноги, суетятся, приветствуют, и льется сладкой патокой липкая лесть — все они хотят понравиться новому господину. Микойцы, илойцы… да, местные смотрят на меня с благоговейным трепетом, как на нового всемогущего бога. Юэн Милосердный, неужели я приехал домой? Домой… Что, князь, не верится? Теперь вся Хатога у твоих ног, мечтал ли?

Нет, об этом не мечтал.

Никак не могу отделаться от мысли, что все не так. Не так было, но теперь так будет. Противно… не хочу… я не привык… Но ведь я знал… А войска подойдут только к весне, ждать да ждать…

Дела и торжественные приемы… нет, сначала конечно приемы, а уж потом дела.

Краснощекий весельчак Публий Камилл, мой предшественник, отдавал последние распоряжения, и торопился домой, в Илой — холод, дикость и вечная нервотрепка далекой провинции изрядно утомили его. На меня он взирал едва ли не с сочувствием, мне-то тут еще долго. Вот завтрашний обед, и все, на этом он и закончит, давно собрался.